Песнь копья

Со дня прибытия в город воров прошло больше недели и Эцу уже понемногу надоедало сидение на месте. Ответа не было, хотя он посылал подчинённых в храм каждый день, а в случае дурного настроения — и дважды в день. Зиру не откликалась. Разумеется, он мог попробовать отправиться к ней самостоятельно, ведь ни для кого не было секретом, где искать эту женщину.

На юго-востоке Маркуна находился район, носивший имя Паутина Теней. Даже для этого города местечко казалось чрезмерно мрачным и опасным, — лабиринт узких запутанных улиц и домов с плоскими крышами, а в центре его возвышалась чёрная башня самого зловещего вида. В прежние времена хозяином ей был некий могучий колдун, чьё имя город успел позабыть, позже в башне обитал один из прежних клептархов, пока однажды его вместе с семьёй и всем двором не вырезали. Так в Маркун пришли моккахины.

Эта секта убийц зародилась на материке, где-то в песках Семи Пустынь и долгое время продавала смерть всем эмирам, шахам, султанам и наибам востока, пока не попала в поле зрения Второго Учителя. Вскоре после моккахины превратились в его собственный орден убийц, а когда у великого архимага родилась дочь, он поставил её над ними и с тех пор госпожа Зиру держала мастеров кинжала стальной хваткой. Эта сила могла подарить Эцу месть, которой жаждала его объятая гневом душа.

* * *

Был весенний вечер, и евнух предавался хандре. Маркун, поглощённый вечным полумраком истощал его желание жить и его кошель, травил тоской по жаркому солнечному Ур-Лагашу. Минувший день не принёс результатов, и старик начинал подозревать, что ошибся в суждениях, обращаясь к жрецам Таала. Либо, что ещё хуже, Зиру просто не пожелала отзываться на его послание. Мелкая мерзкая дрянь!

Объевшись изысканных блюд и упившись вином, он окутался простынями и провалился в царство кошмаров. Эц давно знал, что не следовало так праздновать чрево перед сном, но лишённый многих иных наслаждений, он всю жизнь предавался обжорству. Удивительно ли, что сон не удержал его, когда старика схватили, затолкали в рот кляп, надели на голову мешок и связали члены. Панические движения не принесли пользы, — руки, державшие Эца, были сильны.

Его куда-то несли, быстро и плавно, движение почти не прекращалось, чувствовались подъёмы и спуски, внутри пленника всё переворачивалось, а сердце колотилось и болело. Эц успел трижды потерять сознание и прийти в себя, прежде чем его бросили на мягкую поверхность и кляп поглотил стон. Верёвки исчезли с конечностей, исчез мешок, и евнух сжался в комок, боясь, что его вот-вот станут бить. Эти страхи оказались напрасными, но потребовалось время, чтобы достаточно осмелеть и вытянуть изо рта тряпку.

Комната была не большой, но и не маленькой, просторный куб, тонувший в пурпурной темноте. Единственным источником света служила полная луна, проникавшая внутрь через фигурную решётку на окне. Эцу не пришло в голову думать о том, как могла хозяйка ночных небес пробиться сквозь непроглядный смог, его испуганный разум поглощало иное.

Луна расплескивала свет на ворсистые ковры, привезённые откуда-то из халифата, на стены, покрытые растительными узорами и вязью; она играла на гранях хрустальных бутылей с дорогими винами и на огромном балдахине сиреневого шёлка, накрывавшем ложе в дальней части комнаты. Густой мрак искажал цвета, но балдахин казался всё же сиреневым… а темнота под ним была непроглядной. Из нефритовой хандуинской курильницы сочился сладкий дым, который никак не мог сокрыть запах смерти, разлитый по спальне.

Эц сидел на коленях, всё ещё сжавшийся, всё ещё дрожащий, он заглядывал в тени, казавшиеся окнами в иные измерения, где царствовала темнота и пустота. Больше всего пугала тьма под балдахином, евнух чувствовал обожжённой кожей взгляд, который был устремлён оттуда.

— Ты искал встречи со мной.

Голос ужасный, как скрежет железа по стеклу, заставил Эца вскрикнуть и упереться лбом в ковёр.

— Госпожа, сколько лет прошло…

— Не трать моё время попусту.

Эц, чьё тело тряслось и потело под дорогими тканями, собирал все доступные силы, вспоминал речь, которую репетировал столько времени. Он внезапно пожалел о всех событиях, которые привели его сюда и сейчас.

— О госпожа моя, — взвыл евнух, — ужасная весть вынудила меня, вашего раба, проделать долгий путь и потревожить ваш покой! Ужасная весть!

Из-под балдахина не донеслось ни единого звука.

— Госпожа, ваша матушка, пресветлая Инглейв умерла!

Стон скорби вырвался из его рта и слёзы покатились по щекам. Даже сам Эц не смог бы точно сказать, сколько в них было искренней боли, а сколько притворства.

— Я знаю, — резко скрежетнул голос с ложа, такой ужасно противный, причиняющий мучение каждым обертоном. — Что-то ещё?

— О госпожа, я приношу вам свои соболезнования и предлагаю клятву верности! Располагайте мною, моими знаниями и умениями! Позвольте послужить делу восстановления справедливости и…

— Нет.

— А?

— Справедливостью для тебя, — поведал скрежещущий голос, — было бы повешение на собственных кишках, скопец. Хочешь такой справедливости?