Песнь крысолова

– Вы оба меня подвели, – незнакомым, ломким голосом произносит она. – Ну, что ты так злишься, девочка моя… Я совершила ошибку, и моя милость к тебе оказалась преждевременной. Когда Ионеску на тебя вышел, я уже не могла позволить тебе уйти. Для поиска он просил Зверя. Помнишь наше правило? Мы – руки, но не творец. Единственное, где я внесла коррективы, – это приказ Зверю. Ионеску не должен получить тебя живой. Мне тоже было больно от этого решения. Может, боль моя непонятна, ведь и любовь моя к вам кажется уродством. Когда я получила весть о том, что ты наследила, я спросила себя, кто из моих детей будет сильнее? Безжалостное чудовище или человек с невероятным инстинктом выживания? Он или ты? Я решила посмотреть на это и поставила на Зверя. Если бы я только знала, как он тобой увлечется… Ты, мое самое бессердечное и жестокое творение, станешь для кого-то прообразом истинной матери. Чем-то… большим, чем я.

Она подходит почти вплотную, и ее облик расщеплен напополам неведомым алым светом. Тени щупалец за ее спиной заполняют весь амбар. Наши глаза сцепились, и мы обе сейчас проникли друг другу под кожу, пытаясь понять, кто искуснее в том, чтобы подавлять чужую волю.

– Ты… воровавшая чужих детей без жалости и угрызения совести, потому что таким образом надеялась искоренить в себе привязанность к сестре-подменышу… Санда, я не знаю человека, ненавидящего детей больше. Но они тебя любят. Даже Зверь. Хотя это я его взрастила, не ты.

– Вы его искалечили! – говорю я чужим, хриплым голосом, чувствуя ярость.

В ответ меня царапает косая пощечина. Ее ногти, как и в первый раз, оставляют на моих скулах унизительную, воспаленную полосу. Щупальца спрута смыкаются вокруг, лишая остатков сопротивления.

– А что ты так за него переживаешь? – следует настоящий удар в лицо, который я безвольно принимаю. – Ты никто, Санда. Ты всегда была нулем, но парадоксально отрицала это. Сила лишь в целостности. То, что распадается на части… как ты… – удар за ударом, – …нельзя сшить вместе снова. Я тебя собрала по частям с определенной целью – служить. Ты решила выйти из очерченного для тебя круга. Думаешь, из-за Родики ты попросила отставку? Из-за нее ты тут? Это часть старой тебя. Ты себя по кускам тянешь, но все равно разваливаешься. Хватит. Твой потенциал исчерпан.

Падаю на землю, и ее руки мгновенно сжимаются вокруг моего горла.

Щупальца. Тентакли. Они заполняют вторую реальность, но еще раньше они прошли через мое сознание.

Все, что началось в моей жизни, было с ее слова и согласия. Почему я не поняла, что Шимицу никогда меня не отпустит? Слишком далеко простерлась ее хватка.

– Ты понимаешь, что твое дело – просто черная работа во имя чего-то большего? Клиника получила из культа максимум. Он больше не нужен. Слишком опасно и затратно… Теперь в их руках сыворотка начала нового рождения. Новак искал двери для исполнения желания, а мы – ключи. Кто пришел к финишу первым? Никому не нужны его фокусы. Михи был последней жертвой. Больше не требуется. Значит, и тебе пора на покой. Господи, как же я дорожила тобой… Твоей болью, – вокруг становится темнее, и ее слова доносятся как из-под толщи воды. – Источником почти бесконечной силы, которую ты аккумулировала из ненависти. Но вот та съела тебя почти до дна, и теперь пора нам попрощаться…

Шимицу не может прекратить говорить. Это особенность человека, знающего истинные имена всего сущего.

Но вокруг меня по-прежнему мир, полный открытых глаз. Родика рисовала это. Кого не видно.

Подменыши, не сумевшие вырваться из ритуала.

«Вели играть…» – шипит откуда-то голос Новака.

Санда с петушиным пером в волосах стоит за спиной Шимицу и ждет приказа.

«Так сыграй…» – звучит на задворках слабеющего рассудка, и вдруг разносится мелодия.

Я не могу сложить ее в ноты, ибо таких нет в природе.

Не могу и описать словами, ибо это то, что вне меня.

Но крысолов заиграл, и дети выглянули из тайного укрытия. Они ловко взбираются по распростершимся щупальцам и окружают Шимицу. Маленькие ладони вцепляются в нее, хотя она пока не понимает, что они уже вокруг.

Дети Вальденбруха, отринутые, брошенные, никем не подмененные, жаждут справедливости. Они нанизываются на мелодию крысолова как на нить.

Медленно я сажусь, все еще ощущая пальцы Шимицу на моем горле.

Дети Вальденбруха тянут ее к земле. Она мечется в ярости, и ее глаза широко раскрыты. Теперь она их видит. Я утянула ее на другую сторону, и ей страшно от правды.

– Что… что это… как это произошло? – она отбивается от них, но я вижу, как слабеет тень гигантского спрута на стене. В какой-то момент она вскидывает веки и кричит мне: – Останови их! Ты же можешь!

Ее дикий крик захлебывается под их серыми ладонями. Она исчезает под ними полностью. Это помещение становится месивом копошащихся детских тел. Я стою над морем рук, чувствуя странную уверенность и незнакомое ощущение абсолютной власти.