Песнь крысолова

Время проходит быстро. Все до одного подменыши возвращаются к истоку. Водоворот затягивает их, и они пропадают в другой реальности, откуда и вышли. Когда уходит последний, приходит и наш черед.

– Домой? – спрашивает Родика, поднимая ко мне внезапно ставший сонным взгляд.

Я киваю и двигаюсь к воронке. Тело дрожит и непроизвольно отдает себя тяге. Нас с Родикой накрывает красной волной.

Все, что я должна была дать тебе, – это любовь, за которой ты отправилась из одного мира в другой.

Я не знаю, почему ты выбрала меня. Сквернее человека на самом деле не найти. Но теперь я готова к тому, что ты у меня просила все это время.

В этом смысл нас двоих.

На полпути меня настигает чужое отчаяние, не похожее на муки здешних детей. Меня тянут назад вопреки инерции водоворота.

Внезапно красная волна сходит, и надо мной проступает очертание Зверя, который за волосы тащит меня из воронки. Родики больше нет. В водовороте исчезает большое червеобразное существо, а меня удерживают вопреки чудовищной, потусторонней тяге.

– Нет, нет, нет… – беззвучно говорю я, потому что Зверь не понимает.

Я должна закрыть эту дыру собой. Нет другого способа это закончить.

Но он подтаскивает меня к кромке бассейна и нечеловеческим рывком выдергивает на поверхность. Меня бьет дрожь, и я ощущаю себя выброшенной на берег рыбой.

– Что… ты… наделал… – еле ворочаю я онемевшим языком.

Зверь смотрит в мои глаза, и впервые кажется, что он меня видит.

– Новак объяснил мне. Он сказал, что это могу быть и я. Тебе в их мире не место.

С этими словами он соскальзывает в бассейн, и сила круговорота забирает его вместо меня. Красные брызги заполнили все помещение. Я больше не вижу Зверя. Я больше и не увижу.

Горло сводит в немом плаче.

Столб алой воды внезапно поднимается до потолка и бьет в него со всей силы. Слышится треск и грохот. Отовсюду летят куски стен и кафеля. Землю сотрясают кошмарные толчки, и меня подбрасывает вверх.

Раздается звук обвала, и я не знаю, где я. Под землей или над ней? Что-то наваливается сверху, и я замираю. Я хочу, чтобы это был конец.

* * *

Бок ноет, и я стону от боли. Пытаюсь сделать движение, но понимаю, что надо мной какая-то тяжесть. Глаза раскрыть тоже нелегко, к векам пристала вязкая пыль. Упираю израненные руки в упавшую на меня плиту и с силой отталкиваю ее.

Как нелепо, что инстинкт выживания сильнее желания сдохнуть.

Я нахожусь среди обломков, а надо мной брезжит слабый утренний свет. Помещение наполовину обвалилось. Там, где была лестница, – завал, а на месте бассейна – дыра, и в ней никого нет. Только везде липкая, красная жидкость, похожая на кровь. Я в ней с головы до ног.

Память еще не отшибло, и последние слова Зверя звучат, как заевшие.

«Новак объяснил мне…»

– Сволочь! – ору я, зная, что он никогда меня не услышит. – Какая же ты распоследняя сволочь…

Он подстроил каждое кривое па этого шоу уродов. Убил моими руками Шимицу, забрал Джей Пи за деньги его отца и не преминул столкнуть Зверя в это проклятое чрево вместо меня. И я сама стала поверженной шахматной фигурой на доске этого человека. Он все закончил так, как нужно было ему. Только зачем ему такой финал…

Дверь к Матери закрыта, я ощущаю это всем телом. Чувство подобно ощупыванию гладкой бетонной стены. Она утащила Зверя, приняла его и переварила.

Ну зачем ты его послушал, глупый? Это должна быть я.

От этого конца я не испытываю ни счастья, ни облегчения. Я просто не знаю, что мне делать дальше. С собой. Этой жизнью. Этим чертовым знанием истинной сути вещей, которым меня проклял Новак.

Сверху что-то сыпется, и я непроизвольно поднимаю голову. В глубине души я хотела бы просидеть среди этих обломков до самого конца. Но похоже, что в клинике есть кто-то еще.

В широкой трещине на потолке проступает угрюмое лицо с растрепанной шапкой черных волос.

Ионеску, чтоб тебя.

– Санда… ты жива?

– Я жива, – неожиданно для самой себя отвечаю я.

– Тебе нужно найти способ выйти. Я постараюсь позвать подмогу, но это займет время. Я разбил телефон.

Молчу и смотрю на расщелину на потолке. Дневной свет слепит, Ионеску будто в нимбе.

– Санда… ты в порядке? Пожалуйста, подавай мне знаки. Чертов обвал…

– Все хорошо, – машинально отвечаю я и поднимаюсь.

Что-то во мне, что всегда гнало вперед, не давало остановиться, сомкнуть глаз, снова начинает крутиться, как ожившая шестеренка. Этот крошечный, невидимый механизм, наверное, и зовется воля к жизни. И нет ничего другого, что причиняет такую саднящую боль, потому что ты должен.

Как и Ионеску.

Он тоже должен.

– Там есть за что уцепиться? Попробуй подняться. Я подхвачу тебя.