Песнь моряка

С первыми утренними лучами город уже знал о прибытии прославленного режиссера и его яхты – парус был виден из любого окна. Все утро в доки тянулся равномерный поток граждан, желавших рассмотреть вблизи странное металлическое крыло, что вздымалось из замысловатого судна, словно лезвие меча из драгоценной рукоятки. Поглазев в почтительном молчании, они возвращались к своим столам для завтраков за новой порцией кофе. В каждом кафе, баре и просто кухне шли оживленные разговоры. Сколько эпизодов в грядущей эпопее? Каков бюджет? Будет ли работа для местных? И – это вскоре стало самым животрепещущим вопросом – как бы так извернуться, чтобы застолбить себе место в списке гостей на большом приеме, назначенном завтра вечером на яхте?

И не было в городе места, где разговоры велись оживленнее, а вопросы звучали острее, чем на переднем крыльце Дома Битых Псов. К полудню народ уже не помещался на этой небольшой деревянной платформе – почетные и простые члены клуба сползали по ступеням на тротуар и мостовую. Они путались среди машин, из-за чего одинаково рисковали попасть в аварию и водители, и Псы. Передняя дверь большого дома была открыта, но внутрь никто не входил. Старейший и строжайший закон организации провозглашал ясно: «В день воя никто не вступит в логово до темноты». В противном случае ленивые шавки болтались бы там целый день, по обыкновению почесываясь, попердывая и попивая пиво. Священная луна пропала бы впустую, а священное логово стало бы лишней крышей для очередного беспородного сборища, полностью растеряв то, что члены клуба называли песьей гордостью. Этот закон был даже прописан в контракте на совместное владение недвижимостью: в Доме Битых Псов, половина которого принадлежала «Морскому ворону», корпорация «Пра» могла устраивать вечера покера и блэкджека в любую ночь месяца, кроме одной – ночи полной луны. В полнолуние дом принадлежал Битым Псам.

Орден Битых Псов, при всей своей сомнительной репутации, обладал в регионе солидным авторитетом. Это был аляскинский эквивалент клуба «Фрайарз»[22], если кто-то в состоянии представить себе «Фрайарз», состоящий из отборной элиты рыбаков, разбойников, докеров, водил, пилотов-кукурузников, торговых матросов, хоккейных фанатов, тусовщиков, разуверившихся иисусиков и выбракованных ангелов ада. Сие августейшее содружество родилось на свет во время субботне-воскресного концерта «Мертвых Благодранцев»[23] на футбольном стадионе университета Вашингтона. Куинакских фанатов набралось столько, что они зафрахтовали паром до Сиэтла, захватив с собой в путь пива и джерки. А также спальных мешков, скута и палаток, чтобы спать прямо на палубе. И собак. Аляскинцы обожали собак. Больших собак. Больших собак было столько, что под трибунами для них построили специальный проволочный загон. Когда Грир узнал, что его Марли предстоит просидеть весь концерт в этом загоне, он перебрался туда вместе с ним. Когда же к ним присоединились Айк Саллас и его сука-сеттер Пенни, под трибуны проследовал весь куинакский контингент: палатки и кулеры, породистые и дворняги – все. Два дня они провели за проволокой.

После того как были улажены собачьи драки и усмирены буйные, вдруг оказалось, что куинакский контингент получил задешево лучшие места на стадионе. Эффект был тяжел в то лето, и ртутный столб поднимался в Сиэтле выше ста градусов. А посередине Эванс-Филд и того больше. Трибуны давали им милосердную тень – пыльно, зато прохладно. Приятная тяга с залива Пьюджет-саунд всасывала жар, поднимавшийся над синтетическим газоном, непереносимый грохот садистских динамиков приятно приглушен, и что с того, что не видна сцена, если можно наслаждаться развевающимися над головами юбками из варенки.

Куинакский контингент за эти два дня сроднился и сплотился настолько, что, вернувшись домой, основал клуб – Орден Битых Псов. Они разработали правила, ритуалы и логотип – полное имя клуба, изогнутое дугой над пожарным гидрантом так, что некоторые буквы вылетали из него, как из трубы – р-е-в.

Так они и ревели – отвязно и отчетливо. Следующей весной Битые Псы явились на парад по поводу открытия путины с собственной платформой – двадцатидвухфутовым старомодным пожарным гидрантом из папье-маше, скрывавшим в своей утробе четыре бочонка «Генри драфта». О стаканах, стеклянных или пластиковых, никто не позаботился. И это было к лучшему, указал потом Айк. Стаканы привлекли бы внимание парадного патруля, могло дойти до исключения. Закон открытой тары[24] в тот важный день соблюдался строго – отчет о событии мог транслироваться на всю страну.