Песнь о моей Мурке

Однако если «Паровоз» — всего лишь переделка фольклорной песни, с авторскими правами могут возникнуть проблемы. Нужен «чистый» текст.

Не утверждаю, что именно это служило побудительным мотивом для Дюриса. Хотя причина была, в общем-то, благая: помочь больному дяде (вскоре, к сожалению, Николай Николаевич умер). Хотя не исключено, что Александру Дюрису действительно кажется, что он «борется за справедливость».

Сам Ивановский с 1996 года фактически не разговаривал. Впрочем, Татьяна Максимова, автор статьи «Постой, паровоз, не стучите, колеса!» («Комсомольская правда», 19 января 2001 года), уточняет:

«— Плохо говорю, — словно извиняясь, Николай Николаевич на мой уход с трудом «наскребает» два слова. И вдруг легко и ловко добавляет известное русское выражение из трех слов, одно из которых непечатное».

Но в остальном дядя ничего вразумительного сказать не смог. Все «интервью» с ним «озвучивал» племянник…

«Стойте, паровозы!»

Правда, существует достаточно источников, которые указывают на то, что песня существовала задолго до 40-х годов, когда ее якобы «сочинил» Ивановский. Но все их Александр Дюрис упорно пытается опровергнуть. «Рекрутский» текст в исполнении Жанны Бичевской племянник Ивановского высмеивает, походя выливая на певицу ушат помоев и «уличая» ее в намеренной «стилизации» дядиного «Паровоза» под народный лубок. Цель такой странной стилизации, однако, совершенно непонятна.

При этом Дюрис в статье «Россия — страна летающих паровозов» пытается провести также «стилистический анализ» текста:

«Социальные (технические) признаки задавались самим оригиналом песни «Постой, паровоз»: «паровоз», «не стучите, колеса», «кондуктор, нажми на тормоза». А также производным вариантом: «летит паровоз». В переписанный, адаптированный вариант добавлены технико-канцелярские термины: «срок мне представлен на три дня», «в которую минуту».

Так как мы имеем дело с русским народным фольклором, который существовал в своих языковых (и временных, и социальных) закономерностях, спросим, откуда вдруг народная языковая стихия являет в своем творчестве канцеляризм — «срок представлен»? (Еще К. И. Чуковский в своей книге «Живой как жизнь» говорил о проникновении в советскую эпоху канцеляризмов в русский язык). Ну, «представлен к Георгиевскому кресту» — это понятно: награда, георгиевский кавалер и т. д. Отпуск: дан, в крайнем случае — предоставлен…

Если бы Ж. Бичевская пригласила грамотного специалиста, он бы вместо «в которую минуту» сумел бы встроить «в чужую», «в дальнюю», «во вражьей сторонке» «я буйную голову сложу». Что более подмаскировало бы песню под русскую народную. Причем встроил бы — ритмически, не калеча слова и их сочетания («а срок мне представлен на три дня»)».

При всех потугах на иронию Дюрис выглядит совершенно беспомощно (оставим даже в стороне дикое словосочетание «народный фольклор»). «А срок мне представлен на три дня», «в которую минуту» — все это как раз живой народный язык! Для того чтобы понять и почувствовать его, не вредно бы для начала прочесть замечательные работы русских фольклористов. Или хотя бы Владимира Ивановича Даля открыть. Там яркие примеры: «которого щенка берешь?», «ни которого яблока не беру, плохи», «который Бог вымочит, тот и высушит», «который-нибудь», «который ни есть»… В народных песнях, особенно в городских романсах, часто встречаются и заимствования из «книжной», даже официальной речи. Скажем, в романсе «Вот кто-то с горочки спустился» — «Зачем, зачем я повстречала его на жизненном пути?». «Жизненный путь» — явный литературный оборот, не свойственный народной речи.

Но ведь, кроме песни в исполнении Бичевской, есть и другие свидетельства. Например, Виктор Астафьев в 1958 году в романе «Тают снега» пишет:

«Следом за трактором шагали женщины с ведрами, корзинами и лопатами. Они то и дело сворачивали на межу, опрокидывали ведра. Куча картофеля заметно росла. До Птахина донеслась песня. Он удивился. Давно люди не работали с песнями, тем более осенью. Весной — другое дело. Песня была старая, здешняя, про девушку, которая уезжает в далекие края, не вынеся душевных мук.

Вот тронулся поезд
В далекую сторонку,
Кондуктор, нажми на тормоза!
Я маменьке родной
С последним поклоном
Хочу показаться на глаза…

Вместе со всеми пела и Тася. Слов она не знала, но к мелодии быстро привыкла и подтягивала…»

Однако Дюрис и это указание «опровергает», утверждая, что Астафьев по молодости не знал деревенской жизни, а потому… переделал блатную песню в народную! Исследователь русского шансона Михаил Дюков, выступающий в поддержку Дюриса, объясняет: «В романе упоминается, что эта песня местная и старинная. Мне почему-то думается, что автор несколько покривил душой, ведь написать, что она современная и лагерная, не смог бы, не те были времена».

Думать, конечно, не возбраняется все, что угодно. Но для выводов должны быть хоть малейшие основания.