Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро.

С той поры хлебнул я горя:

Столько видел черных дней я,

Что чернильницей бездонной

Мог бы стать для грамотея.

Каждый час судьбина злая

Шлет мне новую невзгоду:

Коль об пень не расшибусь я,

Так ударюсь о колоду.

Если родственник бездетный

Хочет мне отдать угодья,—

Вмиг родится сын-наследник:

Я — лекарство от бесплодья.

Слепота на всех находит,

Коль я еду в экипаже,

Но слепец и тот заметит,

Как ведут меня под стражей.

Может предсказать погоду

Каждый, кто следит за мною:

Налегке я выйду — к стуже,

Потеплей оденусь — к зною.

Если приглашен я в гости,

Дело пахнет не пирушкой,

А заупокойной мессой,

Где гостей обходят с кружкой.

По ночам мужьям-ревнивцам,

Приготовившим дубины,

Чудится во мне соперник,—

Я плачусь за чьи-то вины.

Крыша ждет, чтоб подошел я,

Если рухнуть наземь хочет.

Камень, брошенный в собаку,

Мне, понятно, в лоб отскочит.

Дам взаймы — прощай дукаты;

И притом должник-мерзавец

На меня глядит при встрече,

Будто он — заимодавец.

Каждый богатей грубит мне,

Каждый нищий просит денег,

Каждый друг мой вероломен,

Каждый мой слуга — мошенник,

Каждый путь заводит в дебри,

Каждые мостки — с надломом,

Каждая игра — с потерей,

Каждый блин выходит комом.

Море мне воды жалеет,

В кабаке — воды избыток:

Захочу купаться — мелко,

Выпью — не хмелен напиток.

И торговля и ремесла

Мне заказаны, бог с ними:

Будь, к примеру, я чулочник,

Все ходили бы босыми.

Если б я вступил, к примеру,

В медицинское сословье,—

Воцарилось бы на свете

Нерушимое здоровье.

Холостым был — жил я худо,

А женился — стало хуже:

Взял я в жены образину,

Бесприданницу к тому же.

Говорят, что я рогатый;

Будь притом я травоядный,

Мне б ее стряпня казалась

Не такой уж безотрадной.

Не везет мне и в соседях,

Нет покоя даже в спальне:

Чуть рассвет — кузнец с размаха

Бухает по наковальне,

День-деньской без перерыва

Бьет башмачник по колодке,

Ночью выволочку шорник

Задает жене-молодке.

Если тонким комплиментом

Я хочу почтить сеньору,

То, смутясь, такое ляпну,

Что хоть провалиться впору.

Я зевну, — кричат: «Разиня!»

Оброню платок, — «Неряха!»

Коль румян я, — со стыда, мол,

Если бледен, — мол, от страха,

Бархатный камзол надень я,

Люди скажут: «Вот дерюга!»

Возведи я пышный замок,

Молвят люди: «Вот лачуга!»

Если тот, чье домоседство

Всем и каждому знакомо,

Позарез мне нужен, — слышу:

«Только что ушел из дома».

Тот, кто хочет скорой смерти,—

Пусть мне посулит подарок:

Сей же час отыдет с миром

Без бальзамов и припарок.

И, для полноты картины

Рокового невезенья,

Я, ничтожный неудачник,

Встретил вас, венец творенья.

Сто мужчин при вас, все носят

Званье гордое «поклонник»,

Недостойный этой чести,

Я всего лишь подбалконник.

Так взывал к Аминте Фабьо,

Но прелестное созданье

Не имело и понятья

О его существованье.

ПРОТИВ НЕПОМЕРНОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ ЛЕСТИ

Чтоб воспеть улыбку милой —

Жемчуг песнопевцу нужен:

Как же он прославит зубки,

Не упомянув жемчужин?

Ну, а коренные зубы

Не в пример передним — нищи,

Хоть на них лежит забота

Пережевыванья пищи.

В мадригалах и сонетах

Непременнейшие гости

Перламутровые ушки,

Носики слоновой кости.

Что же провинились локти,

Что о них молчат поэты?

Челюсти, виски и скулы

Тоже вовсе не воспеты.

В виршах множество сравнений

Для слезинок вы найдете,

Но не сыщете полслова

О слюне и о мокроте.

Если дева плачет — бисер

И роса идут тут в дело,

Ну, а что мне надо вспомнить,

Если милая вспотела?

Кудри — золото; но если,

Веря стихотворной справке,

Локон я подам меняле,

Выгонят меня из лавки.

Были женщины из мяса

И костей, теперь поэты

Видят розы в них и маки,

Лилии и первоцветы.

Эх, зеленщики-поэты!

Не грешно вам, пустосвятам,

В ваших виршах травянистых

Женщин приравнять к салатам?

Если ты не шмель, не шершень,—

Губы слаще, чем гвоздика,

И с кораллом лобызаться

Попросту смешно и дико.

Очи зарятся на деньги,

А уста подарков просят,

И, однако, виршеплеты

Без конца их превозносят.

А ведь есть тихони-бедра,

Бессеребреницы-ляжки,

Коим неприсуща зависть

И спесивые замашки.

Вот кому за бескорыстье

Посвящать должны поэты

Оды, стансы, и канцоны,

И романсы, и сонеты.

А рубинам ненасытным

И сапфирам завидущим

Лишь презренье вместо гимнов

Пусть достанется в грядущем.

Алчные уста, о коих

Приторный несете вздор вы,

Называть бы надлежало

Устьями бездонной прорвы.

Глазки, в коих блещет жадность,

Это — язва моровая,

Зубки, рвущие добычу,—

Хищная воронья стая.

Разорительны прически,

Так что волосы, — бог с ними —

Даже черные, как сажа,

Могут зваться золотыми.

Знай: слагая гимны зубкам,

Не вкусишь кончины мирной:

Тощей стервой поперхнешься

Или будешь съеден жирной.

ОГОРОДНАЯ СВАДЬБА

Дон Редис и донья Редька,—

Не креолы, не цветные,

Вроде там Цветной Капусты,

Но испанцы коренные,—

Поженились. И на свадьбу

Их высокоогородья,

Чьим благодаря щедротам

Кормится простонародье,

Всю свою родню созвали,

Пригласили цвет дворянства,

Тех особ, кому подвластны

Все земельные пространства.

Прикатила донья Тыква,

И дородна и спесива,—

Оттого, что всех дородней

И спесива особливо.

А за нею — донья Свекла,

Неопрятная уродка,

Все лицо в буграх и в ямах,

Бахрома вкруг подбородка.

Вон дон Лук, франт в белой шляпе,

Зелены на шляпе перья;

Скольких дам до слез довел он,

Обманувши их доверье!

Не замедлила Маслина:

Этой смуглой андалузке