Песнь о Трое

Это случилось в тот день, когда я тайком убежала делать ту работу, которая нравилась мне больше всего: натирать доспехи, хранившиеся в отдельной комнате. И была застигнута врасплох. Вошел Ахилл. Его шаги были медленнее, чем обычно, и он не видел меня, хотя я стояла прямо перед ним с ветошью в руке и готовым оправданием. Лицо у него было усталым и осунувшимся, на правой руке брызги крови. Чужой крови! Я расслабилась. Снятый шлем покатился на пол; обеими руками он обхватил голову, словно пытаясь унять боль. Я дрожала в испуге, а он тем временем, путаясь в завязках кирасы, сбросил ее, а за ней и все остальное. Где же Патрокл?

Оставшись в простеганном хитоне, который надевал под весь этот металл, он, спотыкаясь, направился к креслу, повернув ко мне лишенное всякого выражения лицо. Но вместо того, чтобы сесть в кресло, он рухнул на пол, задрожал и забился в конвульсиях, изо рта потоком потекла слюна, вырывалось несвязное бормотание. Потом у него закатились глаза, он одеревенел, вытянув руки и ноги, и начал судорожно вздрагивать. Слюна превратилась в комья пены, лицо почернело.

Я ничего не могла сделать, пока он так резко дергался, но когда это прекратилось, опустилась рядом с ним на колени.

– Ахилл! Ахилл!

Он меня не слышал: лежа на полу с серым лицом, бессознательно шарил руками вокруг себя, а когда наткнулся на мой бок, ощупывал меня, пока не добрался до головы, и принялся нежно раскачивать ее из стороны в сторону.

– Мать моя, оставь меня в покое!

Его голос был настолько невнятен и глух, что мне едва удалось его узнать; я зарыдала, испугавшись за него до ужаса.

– Ахилл, это Брисеида! Брисеида!

– Зачем ты меня мучаешь? – спросил он, обращаясь ко мне. – Почему ты думаешь, будто мне все время нужно напоминать о том, что я иду на смерть? У меня и без тебя хватает горестей – разве тебе мало Ифигении? Оставь меня в покое, оставь меня!

Потом он впал в ступор. Я выбежала из комнаты, чтобы найти Лаодику.

– Ванна хозяина готова? – спросила я, задыхаясь.

Она приняла мою тревогу за предвкушение и принялась меня поддразнивать и щипать.

– Давно пора, глупышка! Да, она готова. Искупай его сама, я занята. Хе-хе!

Я искупала его, хотя он не отличил бы меня от Лаодики. Это дало мне возможность хорошенько его рассмотреть, открыв то, что я отказывалась признать: как он красив и как я желала его. В комнате стоял пар, моя одежда прилипла к мокрому от пота телу, и я проклинала себя за глупость.

Брисеида присоединилась к остальным. Как и все прочие женщины, Брисеида была влюблена в него. Влюблена в человека, который не любил ни мужчин, ни женщин. В человека, который жил только ради смертельной схватки.

Я намочила ткань в холодной воде и выжала, чтобы протереть ему лицо, встав на стул рядом с ванной. В его глазах появилась тень узнавания. Он поднял руку и положил мне на плечо.

– Лаодика?

– Да, господин. Идем, твое ложе готово. Возьми меня за руку.

Его пальцы напряглись; мне не нужно было смотреть на него, чтобы понять: он узнал мой голос. Выскользнув из-под его руки, я взяла со стола сосуд с маслом. Бросив быстрый взгляд на его лицо, я увидела, что он мне улыбается, – эта улыбка почти наделила его обычным ртом и была неожиданно нежной.

– Спасибо, – произнес он.

– Не за что, – ответила я, едва слыша себя из-за биения собственного сердца.

– Как давно ты здесь?

Я не смогла солгать.

– С самого начала.

– Значит, ты все видела.

– Да.

– Теперь у нас нет секретов.

– У нас есть секрет.

И потом, сама не зная как, я оказалась в его объятиях. Он не целовал меня (потом сказал, что, поскольку у него нет губ, поцелуи не приносят ему удовольствия), зато какое удовольствие приносило тело! И его, и мое. Во мне не было жилки, которую эти руки не заставили бы петь словно лиру; я вся растворилась под натиском мощи, имя которой было Ахилл. Я, столько лун голодавшая, не зная, что голодаю, наконец-то познала власть богини. Она не разделила нас и не уничтожила; на крохотный отрезок времени я почувствовала, как богиня движется в нем и во мне.

Он сказал, что любит меня. Он полюбил меня с первого взгляда, ибо увидел во мне Ифигению, хотя я и не была на нее похожа. Потом он рассказал мне ту ужасную историю, умиротворенный, как мне подумалось, впервые с тех пор, как она умерла. А я спрашивала себя, осмелюсь ли когда-нибудь посмотреть в лицо Патроклу, который из чистой любви пытался его излечить, но потерпел неудачу. Все кусочки головоломки легли на свои места.

Глава двадцатая ( рассказанная Энеем )

Я привел в Трою тысячу колесниц и пятнадцать тысяч пехотинцев. Приам спрятал свою неприязнь и уделил мне подобающее внимание, заключил моего бедного помешавшегося отца в свои объятия и оказал Креусе (своей собственной дочери от Гекабы) теплый прием; увидев нашего сына Аскания, он просиял и сравнил его с Гектором. Это польстило мне намного больше, чем если бы он сравнил моего мальчика с Парисом, на которого он действительно был очень похож.