Песнь об огненно-красном цветке

«Все зависит от сегодняшнего дня, — думал он. — Это — испытание. Если я его выдержу, значит, будущее — мое. Но если годы бродяжничества отняли у меня силу и волю, тогда я и в самом деле не знаю, куда мне деваться».

Его нетерпение росло. Он весь дрожал от волнения и так спешил, что на лбу выступили капельки пота.

«Может быть, я напрасно волнуюсь, — продолжал он размышлять. — Но ведь это для меня вопрос жизни, а я уже давно не знаю — способен ли я еще на что-нибудь. Может быть, все мне удастся, а может быть, ничего не получится».

Он поднял топор, описал им дугу, подержал его горизонтально и вертикально, взмахнул в одну, потом в другую сторону. Топор показался ему легким, как листочек, и он так этому обрадовался, точно первая проба уже удалась.

Наконец он добрался до места: вот откос, на котором растут высокие гладкоствольные ели и сосны. Он сорвал с себя куртку, бросил ее на землю, туда же кинул и шапку.

Взглянув на верхушку дерева, он занес топор и ударил по красноватому стволу, — это был первый удар в родном лесу, сделанный после шестилетнего перерыва.

Лес с трех сторон ответил ему звонким эхо, Олави с удивлением оглянулся.

Не кивая, не улыбаясь глядели на него деревья. Они дружелюбно, но скупо — как принято среди мужчин — приветствовали его: «Добро пожаловать!»

— Здравствуйте! — ответил Олави, взмахнув топором в знак приветствия.

И между ними завязался разговор.

— Почему я работаю так неистово и почему я один? — переспросил Олави. — Да дело в том, что… — И, разбрасывая вокруг розоватые щепки, он рассказал деревьям обо всех своих планах.

«Вот оно что, — ответили ему деревья, — желаем удачи!»

И стволы падали один за другим, так что земля дрожала и лес гудел.

Олави казалось, что в нем полыхает огонь, который разгорается все шире и неистовее с каждым взмахом топора. Он счел делом чести срезать ветку одним ударом, какая бы она ни была — толстая или тонкая. Это ему удавалось, и он радовался все больше и больше.

— Из этого выйдет бревно для венца, — рассуждал Олави. — Как раз подходящее.

«Ты в нас, видно, разбираешься, — ответили деревья. — Такой смолистый ствол переживет не одно поколение… Вообще мы вас, лесорубов, не очень любим, но уж раз ты такое задумал — так и быть — руби».

И Олави рубил, стараясь наверстать все упущенные годы.

К обеду вокруг него лежала уже целая груда бревен.

«Ну, что?» — спросили деревья, глядя, как он, набросив куртку, наскоро обедает всухомятку.

— Неплохо. Надеюсь, все пойдет хорошо, — отвечал Олави.

И снова заходил топор, снова захрустели ветки и задрожала земля.

— Это дерево кривовато, — говорил Олави, — ну, да ничего, найдется и для него место, пойдет на простенок между окнами.

«Правильно, — одобряли деревья. — А сколько у тебя будет окон и сколько комнат?»

— Всего две, но обе большие, — отвечал Олави и подробно рассказал обо всем, что задумал: о дверях и об окнах, о том, где будут стоять печи, чем покроется навес над крыльцом.

«Вот оно что… А где ты собираешься поставить свой дом?» — снова спросили деревья.

— На пригорке возле Большого болота.

«На краю Большого болота! — воскликнули деревья. Они были удивлены и обрадованы. — Желаем успеха! Нашелся, значит, еще человек, который осмеливается начинать свою жизнь в лесу. Так пусть же успех конопатит твои стены, а счастье пусть будет крышей над ними».

— Мне ничего другого и не надо.

«А люди не называют тебя безумцем?»

— Пока нет. Они еще ничего не знают о моих намерениях, — отвечал Олави.

«Так-то лучше», — решили деревья.

Потом они заговорили о Большом болоте, о канавах, о качестве почв на краю болота и обо всех замыслах Олави.

Топор продолжал работать, щепки разлетались во все стороны, лес гудел, и беседа продолжалась. День пролетел незаметно. Олави изумился, заметив, что надвигаются сумерки.

«Ну, ты доволен?» — спросили деревья.

Олави пересчитал сваленные стволы: сорок бревен. Он рассмеялся и бодро ответил:

— Еще бы. Завтра приду снова.

«Ну, раз завтра придешь, значит, больше не пойдешь скитаться по свету, — сказали деревья. — До свидания!»

Весело насвистывая, Олави отправился в обратный путь. Ему казалось, что новый дом уже почти готов — венцы прилажены, стропила подняты. И на душе у него стало так хорошо, будто вместе с домом в нем самом вырастал новый костяк.

Дороги сходятся

Хирвийоки, Кюлянпя. 28 сентября 1897 г. Кюлликки!

Ты, верно, удивишься, получив от меня письмо через столько лет. Я не уверен в твоем адресе, не знаю — Кюлликки ли ты еще или, может быть, уже совсем чужая мне чья-то жена. Я слишком горд, чтобы узнавать о тебе от кого бы то ни было, кроме тебя самой.

Итак — к делу. Как я этого ни желал, мне никогда не удавалось вполне освободиться от тебя. Я старался забыть тебя, старался изгнать из памяти малейший след воспоминаний, но ты неизменно шла за мной из деревни в деревню, сопровождала меня год за годом, а последнее время непрестанно стоишь у меня перед глазами. Что это такое — твои ли дружеские мысли, всюду сопутствующие мне, моя ли совесть или мое лучшее Я, которое тоскует по тебе и взывает к тебе, — не знаю.