Песнь об огненно-красном цветке

— Добрый день! — сухо сказал наконец старик. Тон, каким были сказаны эти слова, следовало понимать так: честь дома требует, чтобы на приветствие отвечали приветствием, даже если вошедший окажется разбойником с большой дороги.

Выполнив этот долг, хозяин резко заговорил:

— Я давно просил вас никогда не показываться мне на глаза, — у вас теперь какое-нибудь дело?

Девушка, без кровинки в лице, прислонилась к посудной полке.

— Да, — мягко ответил Олави. — Наша первая встреча была не такой, как надо. Простите меня за тогдашнее и отдайте мне в жены вашу дочь.

— Бродяга! — закричал старик дрожащим от гнева голосом.

— Успокойтесь!

— Бродяга-сплавщик! — продолжал он высокомерно, и слова эти полоснули Олави словно ножом. Он вспыхнул и с трудом сдержался, а потом медленно и гордо произнес:

— Да, землепашцев на свете сколько угодно, но настоящие бродяги-сплавщики встречаются не часто.

Брови старика высоко поднялись и снова сдвинулись, как кошки, которые собираются наброситься друг на друга.

— Вон! — загремел он.

Наступила гробовая тишина. Олави закусил губу, потом гневно посмотрел на старика и властно заговорил:

— Вы однажды выгнали меня, и я ушел. На этот раз я не двинусь с места, пока мы не договоримся. Я пришел к вам смиренно и просил у вас прощения за прошлое, хотя и сегодня еще не уверен — кому из нас следовало извиняться. Я уйду и на этот раз, но не по вашему указу и не один. Я получу свое, даже если бы это была звезда в небе.

Старик подался вперед, сжал кулаки и молча ринулся к двери.

Олави решил: подниму сейчас этого злого старика, усажу его на скамью и скажу: сидите спокойно и рассуждайте разумно, как подобает старому человеку! Он шагнул навстречу старику.

— Отец! — закричала Кюлликки и бросилась к мужчинам, чтобы стать между ними. — Отец, я… я принадлежу ему!

Отец остановился, будто ему нанесли удар в спину, — остановился, повернулся к дочери и посмотрел на нее.

— Ты? — изумился он и добавил так ехидно, что мурашки побежали по коже: — Ты принадлежишь ему? Может быть, ты его и ждала все эти годы? Потому и отказывала всем, кого я тебе предлагал?

— Да, — спокойно и тихо отвечала дочь. — Я решила выйти замуж за него.

Совершенно разъяренный, старик набросился на дочь:

— Ах, ты решила?! Дочь вздрогнула.

— Я надеюсь, — сказала она покорно, — что ты согласишься на это.

— А если я тоже что-то решил? — Старик выпрямился и стоял посреди комнаты, похожий на старую, покрытую лишаем сосну. — Вот вам мое решение: дочь Мойсио не выйдет за бродягу — и пусть стыдится тот, кто станет меня об этом просить.

Он сказал это так решительно и твердо, как может говорить только отец или властелин, и прозвучало это как приговор, не подлежащий пересмотру.

На минуту в комнате воцарилась напряженная тишина. Голова Кюлликки опустилась, точно под тяжелым ударом. Потом она снова подняла голову — медленно, с достоинством, и Олави заметил: эти два человека стоят друг против друга в одинаковых позах, одинаково гордые и непреклонные.

— А если дочь Мойсио все-таки выйдет за бродягу-сплавщика? — спросила дочь, и в голосе ее зазвучала сталь.

Голова старика поднялась еще выше.

— Тогда она уйдет из этого дома как потаскуха, а не как моя дочь, — загремело в ответ.

Потом опять наступила тишина. Щеки Кюлликки вспыхнули от досады, и Олави снова захотелось выполнить свое намерение. Но он понимал, что отец и дочь должны сами уладить свои дела, всякий третий был бы сейчас помехой.

— Выбирай! — сказал отец безжалостно и победоносно. — И выбирай сейчас же, тот вон ждет. Но если ты решишь уйти, то уйдешь сию же минуту и в чем мать родила. Решай!

Это было так нагло и неожиданно, что молодые растерялись.

— Ты хочешь, чтобы я так выбирала? — переспросила Кюлликки почти с мольбой.

— Да!

Кюлликки покраснела, потом побледнела. Она стояла так неподвижно, что, казалось, даже дышать перестала.

— Кюлликки! — сказал Олави дрогнувшим от волнения голосом. — Я не хотел, чтобы ты ссорилась с отцом, но если ты решишься, то… — тут он сорвал с себя пальто, — возьми вот это, чтобы тебе не пришлось выходить на дорогу голышом.

Старик ядовито усмехнулся, а Кюлликки покраснела и с благодарностью взглянула на Олави.

Постояв еще минуту, Кюлликки медленно подняла голову и вдруг как будто выросла — стала выше всех окружающих предметов. Она спокойно подняла руки, одним рывком расстегнула пуговицы на кофте, сорвала пояс — и прежде, чем старик и Олави успели что-нибудь сообразить, бросила кофту на кровать.

Старик изменился в лице.

Олави охватил восторг. Ему захотелось схватить эту девушку с обнаженными руками, посадить к себе на плечо и выскочить вон из этого дома.

Но девушка спокойно стояла на месте. Крючки верхней юбки расстегнулись, и юбка полетела вслед за кофтой.

Старик стал серым.

Олави побледнел от неприязни к нему и отвернулся.

— Скорей! — глухо бросил он девушке из-за плеча.

Девушка, бледная и спокойная, продолжала раздеваться. Вот она расстегнула пуговицы на нижней юбке и…

— Хватит! — послышался отцовский голос. Он донесся точно из-под земли.

Олави обернулся, девушка вопросительно взглянула на отца.