— Не надо так… ты меня даже напугала! Ничего, ничего. Просто мне немножко нехорошо… это наследственное… со мной и раньше бывало… это скоро пройдет.
Кюлликки внимательно посмотрела на него.
— Олави… — сказала она серьезно.
— Правда же — ничего страшного, — торопливо заверил ее Олави.
— Весь твой вид говорит о другом. С тобой делается что-то неладное — я уже давно замечаю, хотя ты и молчишь. Я тебя не спрашивала — ждала, когда ты сам мне расскажешь. Но теперь…
— Ну, если и есть какой-нибудь пустяк, — нехотя ответил Олави, — то это касается только меня.
— А разве может что-нибудь касаться одного из нас, не касаясь другого?
Олави ответил не сразу.
— Почему же? Если другой будет только страдать от этого…
— Нет, ты не прав! — ласково возразила Кюлликки, быстро прошла в спальню и принесла оттуда подушку.
— Ты устал, Олави, тебе надо лечь и отдохнуть! — сказала она, кладя подушку на диван и заботливо укладывая его. — А потом ты мне все расскажешь… ты ведь меня знаешь!
Она села рядом с Олави и начала поглаживать его влажный лоб.
Олави решился не сразу.
— Да, я знаю тебя, — сказал он вполголоса и крепко сжал руку Кюлликки.
Когда они поднялись с дивана, на улице уже стемнело. Оба были бледны и взволнованны, но смотрели друг на друга, как люди, которых горе наконец соединило.
— Полежи еще, пока я приготовлю ужин, — сказала Кюлликки, снова укладывая Олави. — А завтра наступит новый день, — прибавила она с сияющими глазами, целуя его в лоб.
В ожидании