Песнь песней на улице Палермской

– Мы его никогда не видели. Время от времени мы Грету даже к себе забирали, – вздыхает моя мать. – Варинька всегда к ней с особым вниманием относилась. Брала ее с собой на собачьи бега, потому что я не хотела. Они часто деньги выигрывали и возвращались домой в прекрасном настроении. А я это дело ненавидела. Кстати, это твой дед научил Грету играть на пианино. А еще он присмотрел педальный орган и уговорил ее мать поставить его в комнате дочери. Вот так у Греты появилась возможность играть и петь свои любимые псалмы.

Я киваю.

– А я, хоть дед во мне души не чаял, рано стала заниматься другими вещами, тем, что нравилось. Я предпочитала с мальчишками встречаться, играть в стюардесс или учиться теннису. А дед с Варинькой ко всему этому никакого интереса не проявляли.

Вот это я запросто могу себе представить.

– В конце концов мы с Гретой просто перестали играть вместе. «Ты до ужаса скучна», – сказала я ей, хотя, вообще-то, это было скорее из зависти.

Да, мать моя сильно выросла в моих глазах за последние пару лет.

Мы поднимаемся со своих мест в кухне и спускаемся на первый этаж, где я показываю ей работы моих учеников и рассказываю, с какой страстью дети относятся к живописи.

– Ну, вот видишь, Эстер. Как здорово, что ты наконец-то прислушалась ко мне. Я ведь говорила, что у тебя дом будет полон детей и красок. И вышло в точности так, как я видела во сне.

У меня возникает лишь одно желание – обнять ее.

Проблеск

Проявляется какой-то проблеск прежней Ольги. Легкий флирт на зеленом фоне Каттегата. У нее уже есть силы поставить пластинку Перлмана. Ицхак П. прогревает косточки ранним весенним теплом. Чайковский, Опус 35. Сестра моя лежит, обнаженная, в постели. Грудь у нее осталась только одна – левая.

– Будто ванну из армянского коньяка приняла, – говорит она, покачивая ногами в такт любимому скрипачу.

В последующие недели она уже начинает садиться и пытается шепотом спеть L’amour est un oiseau rebelle…

Но даже Карлу ясно, что она совсем не в форме.

– Ты поешь как слон, который только что ужастик посмотрел.

Ольге приходится начинать все сначала, сперва с Гретой, которая садится за педальный орган и достает сборник псалмов.

– Ну, Жемчужинка. Что будем петь?

– «Сердце, взмахни крылами радости», – шепчет Ольга.

Она пришла сюда в резиновых сапогах, просто накинув одеяло на голое тело.

Псалмы – это текучее золото. Ты поешь, и тебя поют. В утешение и к смутной радости.

– А теперь споем «Голубую анемону», – предлагает Ольга.

О, этот дивный вид!
Он победит зимы кошмар,
ледышку сердца растопит,
когда наступит март.
Кто землю черную пробил
и ей толику сообщил
голубизны небесной тона? —
Малышка-анемона,
что год назад я посадил.

И дальше, гордая, растет,

в Ютландской почве проживая,
и на колени не встает,
лишь силой духа побеждая
и одиночество, и сны,
что ужасом осенены,
малышка-амазонка —
да нет же – анемонка
моя – в цветах морской волны.

Тело Ольги-амазонки просыпается, исполненное новых сил, благодаря стихам Кая Мунка и музыке Хардера. Она делает глубокий вдох, грудь ее вздымается. Она набирает вес и чувствует желание репетировать. Одна Эолова шкала в день сменяется множеством. Затем в дело вступает Элла Блюменсот, хотя она давно уже вышла на пенсию. Ведь Ольга, несмотря ни на что, была лучшей ученицей за всю ее преподавательскую карьеру. Прослышав о выздоровлении дивы, длиннохвостые ласточки из Африки одна за другой возвращаются домой. И в конце мая их острые крылышки уже вибрируют на голосовых связках моей сестры. Дива с рю де ла Рокетт возрождается из пепла.

– Упадешь семь раз – поднимись восемь, – улыбается Грета.

* * *

На первом этаже мы с Вибеке, открыв окна, рисуем не на страх, а на совесть. Часы летят и летят, и мы летим вместе с ними. Время в доме на Палермской улице по-прежнему приходит и уходит, как ему заблагорассудится. Я натягиваю холст на подрамник, отрывистыми короткими движениями накладываю толстые слои краски с резкими переходами цветов и крепкими мазками. Взор мой затуманен, а рядом трудится пускающая слюну Вибеке с заляпанными красками волосами.

– У меня ухажер в мастерской появился, – рассказывает она. – Он каждый день после обеда моет мои кисти.

В конце мая я открываю выставку работ моих учеников в прежних Варинькиных комнатах. Вибеке продает на вернисаже три картины. Ольга, Йохан и Грета купили портреты Пребена Элькьера с компанией. У Вибеке даже берут интервью для «Амагер Бладет», впрочем, ее больше занимают линзы фотографа, а еще она постоянно сморкается в рукав журналиста.