Песнь песней на улице Палермской

– Это Андреас Беринг, – поясняет Якоб.

Улыбки и тюлевые пачки с карточки освещают всю гостиную, где, скорее всего, и сделано фото, ведь Беринг сидит на фоне нашего высокого камина, выложенного плиткой с журавликами. На полу валяются бутылки из-под шампанского и опрокинутые бокалы.

– Взгляни на пианино, – предлагает Якоб. – Точно сказать, конечно, трудновато, но мне кажется…

Он славно поработал, мой личный частный детектив.

– Погоди-ка, Шерлок Холмс, – отвечаю я.

И, исполняя роль доктора Ватсона, бегу в свою спальню, где у задней стенки комодного ящика нахожу Филиппино увеличительное стекло. Мы с Якобом попеременно изучаем снимок. Задача сложная, ведь бо́льшую часть фотографии занимает тело Андреаса Беринга, и все же за его плечом можно разглядеть сверкающий орнамент, одного из серебряных лебедей и название фирмы – «Хайдеманн».

– Я так и думал! – Якоб кричит во всю мощь своих легких, и мы пускаемся в пляс.

* * *

Наутро я вижу, как Якоб идет по дорожке в своем саду с двумя бутылками вина под мышкой. Часом позже я все-таки собираюсь с духом – ведь он проявил, можно сказать, необыкновенный интерес ко мне – и с трепещущим сердцем стучусь к нему в дверь.

Открывает босоногая женщина, слегка моложе меня.

– Привет! – непринужденно улыбается она.

– А Якоб дома? – слегка заикаясь, спрашиваю я, уже готовая к отступлению.

– Дорогой, у тебя гости.

Меня начинает трясти.

– Меня зовут Шарлотта. – Она вновь улыбается и протягивает мне руку. – Да ты проходи, не стесняйся, правда, у нас тут пока беспорядок небольшой, еще не всё расставили по местам… Он, наверное, в кухне… Якоб, дорогой! – снова кричит она.

– Господи, я же собаку забыла закрыть… Я вообще-то на вернисаж собралась, так что мне пора бежать, – говорю я и не пожимаю протянутую мне руку.

Надо же так опростоволоситься! Якоб мне чисто по-соседски оказал любезность. А розы и ласки предназначались другой женщине, к тому же такой красивой и наверняка талантливой.

Нет, пора прекращать с ходу грезить наяву без реальных на то оснований. Все эти сцены из фильмов, которые я нарисовала в своем воображении за несколько мгновений. Сразу после нашего победного танца вчера вечером я стала смотреть на мир через слишком сильные увеличительные стекла. Представляла себя с Якобом в нартах в Илулиссате или за завтраком на его травяной крыше весенним днем. Эти фантастические крупные планы. Я даже успела подумать, будто время чудес не миновало.

Все мои любовные мечты рушатся у меня на глазах. Одна за другой, одна за другой. Меняются только исполнители главной роли.

Маленькая амазонка

– Я так устала, – говорит Ольга в трубку на рю де ля Рокетт. – Такая вялость у меня последние месяца два. Сил нет ни Карлом заняться, ни Клодель.

– У врача была? – О том, что ее нельзя застать дома, я умалчиваю.

Снова мы встречаемся уже в Дании, куда Ольга приехала на обследование в Национальной больнице. Сестра моя как будто прозрачной стала. Зеленые глаза потускнели, а янтарные капельки из них почти исчезли.

Ольгины концерты отменены, и когда начинается курс собственно лечения в институте Финсена[184], она переезжает на Палермскую с Карлом и Клодель.

Уплотнение в правой груди увеличивается, волосы выпадают целыми прядями, ее беспрерывно тошнит. Да, дела хуже некуда.

– Придется тебе Карла на себя взять. Мы же не можем его на мать оставить, верно?

Я киваю.

– Как ты себя сегодня чувствуешь? – шепотом спрашиваю я.

– Серединка на половинку, – тоже шепотом отвечает Ольга.

Я тайком смахиваю слезу. Плакать мне не привыкать. Раньше из-за Себастиана, теперь – из-за Ольги.

– А вот космонавтам плакать вообще нельзя, как Филиппа когда-то рассказывала. Слезы прилипают к сетчатке, ведь в невесомости они не могут упасть, – говорю я.

– Тебе уже поздно в космонавты проситься, да и потом, у тебя со счетом проблемы, – бормочет Ольга с постели.

Как было бы здорово больше не плакать, думаю я. Вот в невесомости слез наверняка можно избежать.

И все же. Если это надолго, то невесомость может, наверное, превратиться в кошмар. Я сама совсем бы пропала в отсутствие силы притяжения, ведь именно она диктует нам этические нормы, когда речь идет о печали и заботе о близком человеке.

Йохан все чаще и чаще навещает нас и исполняет «Колыбельную для слона».

– Я и не знала, что санитара-носильщика можно вызвать на дом, – шутит Ольга.

В те дни, когда Ольге полегче, Йохан вывозит сестру мою и Карла в Фемёрен на своем новом «долговязом Джоне», велосипеде с кузовом-платформой, который он приобрел для транспортировки гитары и усилителей. В парке он сажает Ольгу на одеяло, а Карл меж тем играет с местными ребятишками. Йохан рассказывает ей какие-то истории, их никто не слышит, но Ольга от них чуть не помирает со смеху.