Песнь песней на улице Палермской

– Это первый случай в истории, когда рецензируют невесту, – брюзжит Ольга, которую друзья навели на эту заметку.

Дело в том, что автор совершенно недвусмысленно прокомментировал бледный вид невесты и закончил материал, выставив заведению четыре звезды.

– Наверняка бы пять звезд поставил, если б не эта убогая невеста! – кричит Ольга. – Ладно, встречу эту парочку еще раз, в кофе крысиного яду подсыплю.

После свадьбы мать моя улетает обратно в Копенгаген, а мы с Йоханом остаемся в Париже. Ему требуется отдых после напряженных репетиций со своим трио. А одна галерея в квартале Бастилия, возможно, выставит несколько моих живописных работ на выставке скандинавских художников.

Ольга наконец-то оторвалась от тазика для рвоты, и именно благодаря ее помощи организаторы подтверждают предварительную договоренность. Осенью я выставлю два пейзажа. И это будет настоящий прорыв. Слон с большущей буквы «С». Время чудес пока еще не миновало.

Сестра моя тоже немало воодушевлена.

– Это будет фантастика. Я позвоню всем парижским знакомым. – Она целует меня и угощает шампанским в Le Loup.

За год до этого Андре договорился о гастролях в Японии с французским балетом. Куда и собирался отбыть сразу после восхитительного свадебного путешествия на Фиджи.

Так что временем на свою обворожительную жену он прямо сейчас не располагает. Зато звонит несколько раз на дню узнать, как она себя чувствует.

Гастроли рассчитаны на несколько недель, поэтому мы с Йоханом оставляем наши гостиничные номера и перебираемся в квартиру на рю де ля Рокетт.

– Я всегда думала сохранить свадебное платье до конца дней своих, – вздыхает как-то вечером Ольга.

ДО КОНЦА ДНЕЙ СВОИХ!

Никак она не примирится с этим злосчастным финалом свадебного вечера.

– Вообще-то странно, что платье не так уж сильно запачкалось во время этого всемирного потопа, – замечает Йохан, хотя прекрасно понимает, что слова его Ольгу вовсе не утешат.

Видимыми остались лишь два малюсеньких пятнышка на груди – это когда Андре от нежности чувств расплескал свой бокал и нуга брызнула из его глаз.

– К сожалению, мадам, мы не сможем удалить остатки праздника с платья, – с улыбкой сокрушается приемщик в химчистке.

Ольга старается вытряхнуть воспоминания из памяти, но всякий раз, когда взгляд ее натыкается на свадебный наряд, пятнышки представляются двумя ироническими кавычками, в которые оказался заключен весь ритуал.

Полгода спустя она не выдерживает – просто больше уже видеть его не может. Но его не продать даже по объявлению в рубрике «Использовано лишь раз». Дело кончается тем, что Ольга избавляется от платья, отдав его в магазинчик помощи нуждающимся на углу. И чувствует немалое облегчение от того, что барашек больше не виден из ее окна.

Зимние сны

Когда я возвращаюсь домой в квартиру в Кристиансхауне, меня встречает оглушительная пустота. Из Парижа присылают заметку о скандинавской выставке с весьма сдержанными похвалами. Я продала небольшую картинку, но меня снедают сомнения, не Ольга ли втайне от меня ее купила. Я стараюсь утешить себя мыслью о том, что и Ван Гог когда-то продал две работы своему брату Тео, правда, лишь две за всю жизнь. Однако сравнение выдерживает критику недолго, и темнота сгущается над Копенгагеном.

Дни не идут, а ползут, как улитка. Я пробую писать в бывшей Ольгиной комнате, но вдохновение на меня не нисходит. Жизнь моя исполнена композиций с фруктами, что выглядит совершенно бессмысленным. Nature morte звучит не слишком воодушевляюще, и я перестаю понимать, как этот жанр вообще мог меня захватить. Цвета и краски больше не поют.

Когда я обращаю внимание на календарь, он показывает пятое декабря, но никто не открыл мои окошечки, в том числе и я сама. Внизу на улице кучей валяются голые корневища рождественских елок. Они кажутся такими несчастными, им некуда деваться. На втором этаже ребенок разучивает Jesus du bist meine Freude[144]. Ученик постоянно спотыкается на Freude, и эта задерживающаяся радость доводит меня до безумия. На улице бессильно торчат черные ветки, и я, точно в полузабытье, таскаюсь по Кристиансхауну. А остальное время сплю на прозрачно-голубом, словно керосин, диване, который все еще жуть как пахнет Себастианом.

Мне грезится, будто он, отрешенный от тяжких дум, спокойный и довольный, сидит рядом со мной в конференц-зале отеля «Кольдингфьорд», где все его товарищи по ютландскому детскому дому решили пройти курс психотерапии. В моем сне Себастиан перестал гневаться на свои скульптуры. Так, может, он и любить Жизель Моретти перестал? Слезы текут у меня по щекам. Во сне я прижимаюсь к нему и спрашиваю, не дать ли нам обоим еще один шанс.

«Ведь я твоя Медвежечка, неужели ты вообще этого не помнишь?»

Меня отвергают весьма дружелюбно, что еще сильнее ранит душу. Себастиан продолжает путь в новом супружестве с тополями и темными глазами. Потом я просыпаюсь и не решаюсь лечь снова.