Песнь Серебряной Плети (СИ)

У Эйтлинн вновь прошли по коже мурашки. Но теперь это было чертовски приятное чувство. Как же оригинально ты объясняешься в любви, Дэ Данаан! Она вновь взобралась на кровать, подогнув под себя ноги и устремив мутный от подступающих слез взгляд на низложенного короля фейри:

— Нет, Киэнн. Мне куда больше нравится считать, что ты вовсе не такая сволочь, какой изо всех сил стараешься казаться. Даже если на самом деле ты все врешь.

Он весело притянул ее к себе:

— Иди сюда! Давай закончим на хорошей ноте!

Эйтлинн картинно возмутилась:

— Опять?

Киэнн скорчил хитрую рожу:

— Ты против?

Но ни «закончить», ни отделаться от назойливого роя мыслей, что бубенцами колотились о черепную коробку изнутри, у Эйтлинн на этот раз ни в какую не получалось. И всех умений и стараний Киэнна было для этого недостаточно. А потому, когда он все же наконец выдохся и задремал, фоморка потихоньку улизнула обратно в библиотеку. Больше всего на свете ей сейчас хотелось обнаружить нечто, начисто опровергающее рассказ Киэнна, внезапно убедиться, что все это — ложь, вздор, детские сказки, ну или элементарная ошибка, неверное толкование, искаженный временем мифологический образ. И единственное, что, по ее мнению, могло ей в этом помочь, находилось здесь.

Проблема была только в том, что язык фоморов Эйтлинн по-прежнему не понимала. Он был не слишком похож на шилайди, язык сидов, на котором общалось большинство фейри, а их письмена и вовсе напоминали какую-то шумеро-ассирийскую клинопись. А с ней профессор Мелани Флетчер была знакома разве что по картинкам. И ни Киэнн, ни Нёлди, ни Шинви, которому она также, на всякий случай, показала книги, не могли узнать в них ни единого символа. Но какое-то время назад Эйтлинн неожиданно повезло: она наткнулась на увесистый кодекс, судя по расположению строчек, представлявший собой сборник стихов. Как она уже начала понемногу подозревать, почти все литературное наследие фоморов состояло из трех жанров: поэзия, летописи и гримуары заклинаний. Сначала книга не внушила ей ни малейших надежд: ну в самом деле, что жизненно важного можно извлечь из чьего-то поэтического творчества? И она уже едва не поставила ее обратно на полку, когда заметила, что некоторые страницы продублированы транскрипцией или, может быть, переводом в виде рунических надписей.

Нёлди опознал язык мгновенно: это также не был шилайди, это был второй, чуть менее популярный, но все же весьма распространенный язык Маг Мэлла — йотнургир. По словам никса, чуть устаревший диалект. Впрочем, и самой Эйтлинн он быстро показался довольно знакомым: язык напоминал то ли древнескандинавский, то ли даже англосаксонский, да и руны были самым настоящим футарком. К вящей ее радости, там была и транскрипция, и дословный перевод. Так что, сопоставив строки на йотнургире со строками на неведомом языке фоморов, Эйтлинн научилась разбирать несколько слов, потом больше, потом еще… Конечно, на самом деле, она бесстыдно лгала Киэнну, утверждая, будто нашла в книгах что-то, безоговорочно подтверждающее ее права на престол и Глейп-ниэр. Потому что до сих пор улавливала лишь отдельные фразы из фоморских текстов, да и то диву давалась: слишком уж быстрым ей казался собственный прогресс! По ее представлениям, на такую исследовательскую работу, да еще без должной подготовки, должны были уйти месяцы, а то и годы. Можно было уже привычно свалить все на вездесущую магию, и, как знать, обошлось ли здесь без нее. Либо, что казалось Эйтлинн более вероятным, чудесная вода из фоморского колодца не только восстанавливала физические силы, исцеляла раны, нейтрализовала яды и так далее, но и феноменальным образом стимулировала умственную деятельность. Неудивительно, что здешние хозяева сидели на ней как на золотом яйце, и заодно, надо думать, идеальном энергетике.

Хотелось бы знать, каковы последствия его длительного и неограниченного употребления? Чем это им аукнется? Впрочем, особого выбора у них сейчас все равно не было.

Надо сказать, все это время, даже после того, как большая часть клинописных знаков оказалась расшифрована, Эйтлинн самоотверженно сдерживалась, и, несмотря на нестерпимый внутренний зуд, какой, наверное, возникает у всякого законченного историка при виде кипы неисследованных летописей древнего и легендарного народа, отдавала предпочтение магическим гримуарам. В конце концов, там могло быть что-то, способное вытащить их из мира мертвых обратно в Маг Мэлл! Но теперь она дала волю своей жажде и протянула руки к давно облюбованному кодексу в тяжелой, окованной белым золотом обложке. Надпись на корешке гласила что-то вроде: «Летопись Алого Дома». Автором рукописи числился некто, оставивший подпись в виде инициалов: букв «А. Ф.».

Эйтлинн трепетно разложила кроваво-алый, ласкающий кожу мягким бархатом фолиант у себя на коленях и перевернула испещренную остроугольными знаками страницу…