Песнь Серебряной Плети (СИ)

А вот о Глейп-ниэр Эйтлинн по-прежнему не находила ни единого слова. И это не давало ей покоя. «Да все уладится само собой, — беспечно уговаривал ее Киэнн. — Ну не сегодня, так завтра у Аинэке будет наследник и, считай, в конечном счете, она самоликвидируется». «Только мы с тобой до этого счастливого дня не доживем!» — неизменно злилась Эйтлинн. Он отшучивался или отводил глаза: «Я могу не дожить, конечно». Эйтлинн такой расклад не устраивал. И, мимо воли, в очередной раз заставлял пожалеть, что она все же не родилась мальчиком. Наследник. Я бы ей такого быстро сделала. Подкараулила в каком-нибудь укромном уголке и отымела по полной — благо, здешними законами это даже и не особо осуждается. А потом постаралась выкрасть младенца и вырастить из него истинного «короля Артура»! Но никто, кроме нее, с этой задачей, скорей всего, не справится, потому что только она — фомор. Только над ней Глейп-ниэр не властна…

В своей собственной ментальной власти Эйтлинн уже имела возможность убедиться. Несколько дней тому назад (а верней, несколько «снов», как она уже стала называть свои условные временные промежутки), в библиотеку неожиданно ввалился вусмерть пьяный Шинви, по-видимому полностью одуревший от фоморской выпивки на голодный желудок, и принялся грязно приставать. В этот раз Эйтлинн не кричала и не отбивалась, а лишь расфокусировала взгляд, так, словно смотрела на одну из этих оптических иллюзий-стереограмм, и почти инстинктивно нащупала уязвимую точку в мозгу агишки, после чего изо всей дури надавила на нее, одновременно отдавая мысленный приказ. Шинви исполнил все в точности: медленно отступил, неуклюже встал на руки, перевернулся на гимнастический мостик, и, в таком диком положении, как одержимые дьяволом в каком-то полузабытом Эйтлинн ужастике Джона Карпентера, задом наперед, выбежал за дверь. Вдоволь нахохотавшись, фоморка сделала себе заметку на память: испробовать это на ком-то еще.

Сначала — осторожно и незаметно — на Нёлди, а после — уже куда более смело и откровенно — на Киэнне. И еще разок, для верности теста. И снова…

— Может, прекратишь пользоваться мной, как марионеткой со встроенным вибратором? Я настолько все плохо делаю?

Эйтлинн густо покраснела. Кажется, это была не самая лучшая идея.

— Я просто из любопытства, — слабо попыталась оправдаться она.

Киэнн кивнул:

— Я понял. Но один раз — ладно, два — так и быть. Я даже не возражал, в конце концов, это познавательно. Но это уже третий раз, Этт! Думаешь, так приятно, когда у тебя в мозгах копаются?

Ей захотелось провалиться сквозь землю от стыда:

— Я больше не буду…

Он вздохнул, недоверчиво поморщившись:

— Давай так: если тебе вдруг на самом деле что-то не понравится…

— Мне все нравится! — поспешно заверила его Эйтлинн. Киэнн отрицательно покачал головой:

— Так не бывает. Если что-то не совсем так и тебе хочется другого — можешь корректировать. Но будь добра, предоставь мне хоть какую-то свободу действий!

Эйтлинн шутливо нахмурилась, чувствуя, что достойно выйти из этой неловкой ситуации у нее нет никакой другой возможности:

— Размечтался! Свободу действий ему! — Она резким движением опрокинула его на спину, угрожающе нависнув сверху: — Лежать смирно и не дергаться, подопытный! Мне жизненно необходимо испытать, на что способен язык фомора. Вдруг он у меня клейкий как у хамелеона? Так что держись!

И, надо сказать, в этой шутке была только доля шутки. Изменения, происходившие с ее телом, а отчасти и психикой, Эйтлинн озадачивали и настораживали. Хотя многие из них, безусловно, шли на пользу: например, ей, в отличие от трех других обитателей Стеклянной Башни, вовсе не досаждал голод, да и в отдыхе она нуждалась все меньше и меньше. Обострился слух, появилось странное, труднообъяснимое чувство объема пространства, как будто она ощупывала его длинными невидимыми вибриссами. Прибавилось к этому еще и банальное тепловидение. А вот обычное зрение внезапно стало проседать, что немало огорчало Эйтлинн, привыкшую видеть мир во всех красках и деталях. Впрочем, может быть, ее попросту наконец нагнал профессиональный недуг — близорукость.

Было и еще много всего. Она слышала, как бьется кровь, чувствовала сам ее ток по венам и артериям, так же отчетливо, как обычный человек слышит урчание собственного желудка. Свои движения казались ей слишком быстрыми, раздражающе мельтешащими, чужие же, напротив, неестественно замедленными, звуки — слишком громкими, режущими слух. Ко всему этому приходилось привыкать…

А потом она внезапно услышала кое-что еще…