Песнь цветов

Они встали лицом к лицу для лучшего обмена оскорблениями и, чем громче становились их голоса, тем больше походили они на злобных троллей, а не на людей. Фаня зажала уши, склонила голову и зажмурилась, представляя, как светлый луч рассекает комнату, озаряя светом бранящихся, и те перестают ненавидеть друг друга и просят друг у друга прощения. Но если бы её веки приоткрылись хоть на мгновение, она бы призналась себе, что два человека, столь любезные в обычное время, погрузились в пучину тьмы так глубоко, что одним лучом света их души не исцелятся. Между тем Галоп стащил длиннющую гирлянду с ёлки, стараясь быть осторожным, но в конечном счёте повалив дерево на пол. «Галоп!» — воскликнула Фаня не с упрёком, но с испугом. Цветочница и ремесленник уцепились за шалость, совершённую собакой, и одновременно заорали на неё, демонстрируя небывалое единство. Галоп на секунду прижал голову к передним лапам, словно бы принимая вину, но тотчас вскочил и, не выпуская из пасти украшения, бросился наматывать круги вокруг Любавы и дядюшки Фрола. Те опешили, что-то нечленораздельно забормотали, но выпутаться, как ни пытались, не смогли. Фаня снова выкрикнула «Галоп!», и честно собралась вызволить бедолаг из гирляндочного плена, но пёс преградил ей путь, издавая несвойственное ему рычание.

— Чего ты хочешь?

Пёс указал на дверь, тявкнул раз, тявкнул два и, виляя хвостом, бросился к выходу.

— Галоп, безобразник, вернись! — завопил Фрол, вытягивая шею так, что, казалось, она вот-вот удлинится и превратит хозяина в жирафа.

— Мои цветы не по-о-о-ю-ю-ют, — зарыдала Любава, впервые прислушавшись к тишине, — они больше не по-о-о-ют…

Фаня бросила взгляд на взрослых, которые ещё больше запутались в проводе.

— Оставайтесь тут, — строго сказала она, грозя пальцем так, словно была воспитателем в детском саду. — Ничего не трогайте, я за вами вернусь позже.

И, хотя сердце у неё разрывалось от ставшего тоненьким голоса Фрола, умоляющего распутать его, она последовала за псом.

— Куда мы идём, Галоп? К целительнице Добродее?

— Тяв!

От мороза Фанькино лицо раскраснелось, изо рта валил пар, и чувствовала она себя не девочкой, а паровозом; временами она даже приговаривала, обогревая паром руки: «Чу-чу-чу, чу-чу-чу». Собака легко бежала по снегу, иногда скрываясь за сугробами, но непременно возвращаясь в поле зрения. За лавкой рукодельников Галоп остановился, окинул взором окрестности и продолжил путь. Так они прошли домик, затем ещё один, пока не оказались на большом пустыре, за которым виднелись три разбросанных дома. Пёс нерешительно замер.

— Нам нужен дом посередине! — объявила девочка.

Галоп согласно кивнул, и они прошли нужный дом, а после оставили позади и тот, что стоял за ним. Теперь во всей красе пред ними предстали четыре прелестных домика.

— За крайним слева, да? — устало прошептала Фаня.

— Тяв.

Завидев крошечный домик, путники воспряли духом — и наперегонки (пусть пёс нарочно поддавался) бросились к нему. Громоздкая красная дверь, высокая и широкая, была несоразмерно великой. Казалось, что дом был создан для этой двери, как доспехи для рыцаря. Полотно сдвинулось с места, и незваных гостей встретила дородная женщина с румяным, добродушным лицом, лучистым взглядом и тонким крючковатым носом.

— Вы Добродея? — спросила девочка, забыв о приветствии.

— Проходите, проходите, — отстранённо затараторила целительница, — скорее проходите. Ставьте чайник. Для собаки есть лежанка, для тебя — тахта. Кто болеет?

— Никто… все. Но не мы! — растерялась Фаня. — Ты ведь не болен, Галоп?

— Тяв-тяв!

И они прошли внутрь, с интересом разглядывая всё вокруг. Здесь было тесно, но не слишком: если бы отсюда вынесли ковры, которых не было разве что на потолке, многочисленные светильники, картины и безделушки, вроде музыкальных шкатулок, статуэток и ваз, стало бы ясно, что места в доме куда больше, чем можно было подумать, оценивая его снаружи.

Фаня набрала чайник, поставила его на огонь и робко села на край тахты. Галоп пристроился у её ног.

— У вас уютно, — призналась девочка и не соврала: несмотря на большое число предметов, бардака в доме не наблюдалось; пахло свежестью и корицей.

— Так кто болеет? — затрещала целительница. — На расстоянии не лечу. Учтите: не лекарь я и не знахарка. Чаем напою, на тахту уложу, а сама доктора вызову. Моё ремесло — волшебство, а волшебством лишь волшебные недуги лечат. Что у вас?

— А вы не знаете? — удивилась девочка. — Люди стали злыми-презлыми, а лица у них — болотные!

— Тяв, — подтвердил Галоп.

— Ко мне давно никто не приходил, но слухи о монете доносились. Если бы Любава ко мне пришла, она бы узнала, что монета кудесников несёт удачу тому, кто её нашёл, а чужая удача всегда порождает зависть.

— То есть монета прокляла город?

— Что говоришь! Монета кудесников заряжена светом, люди себя сами прокляли.

— Но проклятие есть?

Добродея кивнула.

— С монетой удача великая приходит, а за великой удачей глубокая зависть тянется.

Фаня смущённо почесала затылок.

— Зевота у тебя бывает? — поинтересовалась хозяйка.

— Бывает.