Песнь Виноградной Лозы. Запах трав

Парнишка послушно исполнил. На его руках перчатки сидели как влитые, идеально облегая кисть.

— Молодец, вещь! — Кузька похвалил покупку, мальчишка польщенно покраснел. Нечасто старшие молодняк хвалят, тем более было за что. Добротные перчатки скромные неяркие — рабочие сцепление с рукоятью обеспечат, в таких меч просто не выбьешь.

— А теперь что ищешь? — поинтересовался он.

Парнишка смутился.

— Сурику ленту в волосы. Ему как певцу надо…

— Гхыр… — Кузька аж выругался. Этой лентой сын Филиппа сначала доставал Ильку, тот отказал. При суриковой длине льняных волос ещё и лента… Илька так и сказал, на кого он похож будет, на кинайдос. Ну это те, кто продались ахеменидам за лучшую жизнь. Даже сёстрам запретил ленту ему отдать, потому и выставили на продажу. Значит нашёл, кого уговорить, друга безотказного.

— Пошли отсюда, не нужна ему лента, а то Сурика на ней Илька и удавит, — Кузька потрепал мальчишку по волосам. — Ты же не хочешь смерти друга?

— Не хочу, — Котик шмыгнул носом, он же хотел как лучше….

— Ну вот и идём. Тебе уже на учёбу пора. Вот выиграет Сурик в конкурсе певцов, тогда ему ленту и вручат, а пока не за что.

Кузька проводил фракийца до палестра, так, на всякий случай. Надо потом Сурику трёпку устроить, чтобы не имел привычки с людей себе подарки клянчить. Вот оно сказывается воспитание его матери, заводчицы….

Да уж, матери у всех разные.

Вот на днях была годовщина смерти их мамы. Как раз Левонтия выдали, чтобы присматривал. Ни отца, ни Олеся не было, да и Гектор куда-то убежал.

День хоть холодный был, но ещё солнечный, такие бывают в начале осени, когда листья уже жёлтые, и ветер треплет их, обрывая с деревьев.

Мальчишки тогда к табуну поехали, а он с братишкой пошли яблоки собирать. Большие сочные яблоки висели на толстых ветвях. Кузька подсадил Левонтия на дерево, и малыш срывал фрукты, на которые указывал брат с земли. Они тогда целый шлем яблок набрали. А какой от них был аромат…. Потом снял братишку себе на плечо, и они так и шли по осенней яблоневой дороге. Малыш был счастлив, сидя на плече брата. Он гордо обеими руками держал шлем, наполненный ароматными спелыми фруктами.

Затем бесстрашный малыш сопровождал его в некрополь к маме.

Некрополь знати всегда тихое и спокойное место, Кузька любил туда ходить. Можно было подумать, поговорить, посоветоваться, и никто не отвлекал. Спокойствие, которое всегда было там, умиротворяло. Купольные своды гробниц белыми сферами выступали из травы. Это чем-то напоминало зарытые в землю яйца, в которых спали зародыши новой жизни. Возможно, кого-то из ушедших и спящих в своих погребениях ещё позовут потомки. Когда-нибудь понадобятся их ум, навыки, знания или воинские умения, и тогда подземные яйца выпустят своих птенцов, спящих сейчас под гробничной скорлупой. По крайней мере, Кузька в это верил. Это была основа старой веры до появления Олимпийцев. Мать тоже покоится здесь, она из эгейского рода, и тут целый ряд гробниц правящего дома.

Высокая трава вокруг гробниц была примята и живописно склонилась, словно в поклоне оберегая сон ушедших. В отличие от города, здесь её не касается металлическое лезвие косы. Подальше от гробниц трава ещё стояла во весь рост, несмотря на осеннюю пожухлость. Пока старший брат занимался своими делами у погребения, Левонтий бродил по ней. Трава доставала малышу до груди.

Кузька сел у гробницы матери, достал припрятанный большой кремневый булыжник, самой природой предназначенный быть алтарём. Камень был неровный, но при этом имел четырёхугольную форму. На этом своём алтаре мальчишка развёл огонь, но не такой, когда пламя играет языками, а слабый, тлеющий, дающий только травяной дым.

Кузька думал о маме, звал её. Кинжалом он полоснул руку, отдавая огню свою кровь.

При жизни мы мало ценили тебя
И руки твои, что нас воспитали и знали…
При жизни, занявшись простыми делами,
Не целовали, не понимали…

Слабый ветерок как ответ коснулся его лица. Ветерок — отдалённо похожий на руки матери. Сквозь закрытые глаза Кузька видел образ женщины, склонившейся к нему. Холодок ветра и руки призрака коснулись его. Любовь… он чувствовал, как даже дух женщины наполнен ей. Кузька пришёл поговорить с ней, и лучшего момента, как годовщина смерти, не найти. Сегодня пять лет, как мамы не стало.

— Мама… — одними губами позвал мальчишка.

Он рассказывал об их жизни теперь, после того, как она ушла, и слышал в ответ её тихий смех, такой родной и донельзя любимый. Кузька понял, что без этого тихого смеха он все пять лет чувствовал себя одиноким.

Мальчишка задавал вопросы, а мать отвечала. Эти ответы были предназначены только ему, и никогда никому он не скажет о них, это он знал, и мать тоже знала.