Песни

От хамсина[9] до хамсина
небо в серой паутине —
ах, знакомая картина! —
в точности мой Ленинград.
Апельсиновые рощи
дождь безжалостно полощет —
нам бы что-нибудь попроще —
я осинке был бы рад.

«Мчатся тучи, вьются тучи» —
до чего же стих летучий!
И никто не скажет лучше,
будто здесь и жил поэт.
Впрочем, так оно и было:
ведь судьба нам подарила
край мечты, для сердца милый,
а другой прописки нет.

И хрустят ли под ногами
листья яркие, как пламя,
или шелест пальм над нами,
или жалит мерзлота, —
всюду чудится другое —
хуже, лучше — не такое!
Всюду под твоей ногою
лишь земля, но не мечта.

Может быть, и слава Богу,
что не ляжет на дорогу,
а останется для многих
слабой звездочкой вдали.
Лишь обман летит ответом,
голубым небесным светом,
но далек от нас при этом,
словно небо от земли.

13–14 декабря 1991

Возвращение

Осенний город погрузился в дым,
и горожан как будто размело.
Здесь не о чем и незачем двоим —
мне одному и пусто, и светло.

Вот, кажется, знакомый поворот —
зачем я оказался за углом?
Скрипит калитка крашеных ворот,
и вот передо мною отчий дом.

Я сквозь асфальт булыжник узнаю
и дровяные склады над травой,
я поднимаюсь в комнату мою —
твое лицо мерцает надо мной…

Ах, ради Бога — просьба не вставать,
не прерывать из-за меня дела…
Скрипучая железная кровать —
я точно помню, где она была.

Ну здравствуй, мама. Что там наш буфет?
Отец на фронте — в доме тишина.
И печь, как лед, и хлеба тоже нет.
Да-да, конечно, — это все война.

Ты плачешь, мама, — младший сын седой.
Ну что же плакать — внучке в институт.
Лишь ты одна осталась молодой,
ну а для нас, живых, года идут.

Я помню год и месяц, даже день,
твое лицо, сухое, как пустырь.
Из нас двоих остаться мог один,
и этот выбор совершила ты.

Я должен знать, свой провожая век
и черпая из твоего огня,
что прожил эту жизнь, как человек,
и что тебе не стыдно за меня.

Вы говорите — длинный разговор.
Я понимаю — вам пора ко сну.
Да-да, конечно, выходя во двор,
я непременно эту дверь замкну.

Вечерний город зажигает свет.
Блокадный мальчик смотрит из окна.
В моей руке любительский портрет
и год на нем, когда была война.

20–21 октября 1974