Песни и люди. О русской народной песне

Убедившись в том, что пошли по ложному пути, мы ринулись в другом направлении. К вечеру был обнаружен клубный сторож Егор Матвеич, который радостно выслушал нас, мгновенно куда-то скрылся и через четверть часа вернулся со своим приятелем.

— Это старшой наш, дядя Вася Пигалкин, — объяснил он.

У дяди Васи оказалась в наличии кума — школьная уборщица тетя Саша, звонкоголосая запевала; у тети Саши — сестра, не то родная, не то «сдвуродная»; затем обнаружились друг за другом чья-то невестка, чья-то свекровка, чья-то племянница, племянницына золовка и золовкина внучка. Бабка за внучку, внучка за тетку, свекровка за золовку — и из богатой даниловской грядки вытянулась не репка, а целый хоровой ансамбль, собиравшийся чуть не каждый вечер и певший свои любимые старинные песни — не для публики, не для слушателей, а единственно для собственной радости. Причем бородатый сторож Егор Матвеич в свои 62 года не только пел, но умел еще и причитать за невесту на девичнике. Даниловская краеведческая организация была посрамлена в корне, а мы увезли из Данилова десятки прекрасных записей и самые приятные воспоминания о приветливых, добродушных певцах.

Как на матушке на Неве-реке

Молодой матрос корабли снастил.

(Бахтин В., Молдавский Д.

Русский лубок XVII–XIX вв.

М.—Л., 1964, № 85).

Другой случай был в куйбышевских степях, где маленькая, опаленная жарким приволжским солнцем деревня Марьевка пела вся поголовно, буквально не закрывая рта. Марьевка, старинная крепкая деревенька, поколениями сидела на месте, за пределы родимых огородов выглядывала редко, электричества не знала (освещалась керосином) и все новости местного и мирового масштаба узнавала из единственного черного тарелкообразного радиорупора, укрепленного посреди деревни на какой-то кривой хворостине. И при всем том Марьевка была буквально влюблена в свои песни — понимала их красоту, берегла, ценила и по первой нашей просьбе бросилась к магнитофону толпой, не поминая ни о дьяволе, ни о могиле, ни о том свете. Как не разбавлены были посторонними примесями марьевский добротный душистый мед, густая сметана и жирное молоко, так ничем не был разбавлен и их традиционный песенный репертуар.

— Какие песни у вас самые любимые? — расспрашивали мы. И нам отвечали наперерыв:

— «Ой, да гуси-лебеди летали», «Зоренька», «Долина, долинушка». «Дубравушка зеленая»… Матушки, да разве все упомнишь!

Прекрасных прадедовских песен были десятки. Все их знали, все предлагали спеть. И пели. А в райцентре и не подозревали, чем увлекается Марьевка в свободное от работы время.

И дело было совсем не в какой-то косности, не в том, что быт Марьевки кое в чем еще отставал от обычных норм культуры советской деревни; нам встречалось очень много колхозов и радиофицированных, и сиявших электрическими лампочками в каждом окошке, и выписывавших десятками газеты и книги в свои клубы, читальни и частные жилища — и при всем том глубоко и дружно любивших свои старинные песни.

В Марьевке были и солисты, и дуэты, и трио, и квартеты. Такие же маленькие песенные группы мы видели в деревнях Кузьмин-Городок, Кильца и Кимжа на Мезени, в деревне Резя на реке Башке, в Кондушах неподалеку от Лодейного Поля, в Тростянке под Куйбышевом, где любовь к традиционной песне объединила в тесную группу нескольких бравых стариков, бывших солдат, и в Березнике под Свердловском, в деревне Зинково Вологодской области, в селе Красное на Волге — да невозможно перечислить все те мелкие песенные группы («матушки, разве всех упомнишь!»), которые встречались нам за годы экспедиций в разных районах, группы на первый взгляд незаметные, невидные постороннему глазу. Такие хоры совершают в наши дни великое дело — сохраняют подлинную народную песню, берегут ее репертуар от замутнения третьестепенным тусклым материалом и воспитывают уважение к художественному творчеству прадедов в сегодняшней молодежи. Иными словами, спасают русскую народную песню и несут ее в будущее.

Тем хуже, когда приходится встречаться с такими (к счастью, редкими) фактами, какой попался нам однажды в Поволжье: в деревне был хороший и довольно большой хор народной песни; в нем участвовало двенадцать человек основных знатоков и с десяток колхозников-любителей. Собирались, пели, радовались и никому не причиняли вреда. Но руководящие работники местного РДК, узнав, что хор поет песни свадебные, плясовые, игровые и любовные, приказали певцам ничем подобным впредь не заниматься, а исполнять только то «массовое» и общеизвестное, что поется на эстраде. Хор зачах, расшатался и помаленьку развалился. Отдельные его группы все-таки собирались и пели то, что привыкли и любили петь. К нам они бросились с жалобами и просьбами помочь — где-нибудь поговорить», «попросить», «уговорить начальство».