Песни и стихи. Том 1

Да на кого ж ты нас покинул, Николай!

СЛУЧАЙ НА ТАМОЖНЕ

Над Шереметьево

В ноябре, третьего

Метеоусловия не те.

Я стою встревоженный,

Бледный, но ухоженный

На досмотр таможенный в хвосте.

Стоял сначала, чтоб не нарываться,

Ведь я спиртного лишку нагрузил.

А впереди шмонали уругвайца,

Который контрабанду провозил.

Крест на груди в густой шерсти,

Толпа как хором ахнет:

— За ноги надо б потрясти,

Глядишь, чего и звякнет.

И точно — ниже живота,

Смешно, да не до смеху,

Висели два литых креста

Пятнадцатого веку.

Ох, как он сетовал,

Где закон, нету, мол,

Я могу, мол, опоздать на рейс.

Но Христа распятого

В половине пятого

Не пустили в Буэнос-Айрес.

Мы всё-таки мудреем год от года,

Распятья нам самим теперь нужны,

Они — богатство нашего народа

Хотя и пережиток старины.

А раньше мы во все края,

И надо и не надо,

Дарили лики, жития

В окладе, без оклада.

Из пыльных ящиков катясь

Безропотно-устало,

Искусство древнее от нас.

Бывало и сплывало.

Доктор зуб высверлил,

Хоть слезу мистер лил,

Но таможник вынул из дупла,

Чуть поддев лопатою,

Мраморную статую,

Целенькую, только без весла.

Общупали заморского барыгу,

Который подозрительно притих,

И сразу же нашли в кармане фигу,

А в фиге вместо косточки триптих.

Зачем вам складень, пассажир,

Купили бы за трёшку

В «Берёзке» русский сувенир —

Гармонь или матрёшку.

Мир, дружба, прекратить огонь,—

Попёр он, как на кассу.

Козе — баян, попу — гармонь,

Икона — папуасу.

Тяжело с истыми

Контрабандистами,

Этот, что статуи был лишён,

Малость с подковыркою,

Вон цыкнул зубом с дыркою,

Он сплюнул и уехал в Вашингтон.

Как хорошо, что бдительнее стало,

Таможня ищет ценный капитал,

Чтоб золотинки с нимба не упало,

Чтобы гвоздок с распятья не пропал.

Таскают, кто иконостас,

Кто крестик, кто иконку…

Так веру в Господа от нас

Увозят потихоньку.

И на поездки в далеко,

Навек, бесповоротно

Угодники идут легко,

Пророки — неохотно.

Реки лью потные:

Весь я тут, вот он я,

Слабый для таможни интерес.

Правда, возле щиколот

Синий крестик выколот,

Но я скажу, что это красный крест.

Один мулла триптих запрятал в книги.

Да, контрабанда — это ремесло.

Я пальцы сжал в кармане в виде фиги,

На всякий случай, чтобы пронесло.

Арабы нынче, ну и ну,

Европу поприжали,

А мы в Шестидневную войну

Их очень поддержали.

Они к нам ездят неспроста,

Задумайтесь об этом,

И возят нашего Христа

На встречу с Магометом.

Я пока здесь ещё,

Здесь моё детище,

Всё моё — и дело, и родня.

Лики, как товарищи,

Смотрят понимающе

С почерневших досок на меня.

Сейчас, как в вытрезвителе ханыгу,

Разденут, стыд и срам, при всех святых,

Найдут в мозгу туман, в кармане фигу,

Крест на ноге — и кликнут понятых.

Я крест сцарапывал, кляня,

Судьбу, себя — всё вкупе.

Но тут вступился за меня

Ответственный по группе.

Сказал он тихо, делово:

— Такого не обшаришь,

Мол, вы не трогайте его,

Мол, кроме водки, ничего,

Проверенный товарищ.

МИШКА ШИФМАН

Мишка Шифман башковит, — у его предвиденье.

Что мы видим, говорит, кроме телевиденья.

Смотришь конкурс в Сопоте и глотаешь пыль,

А кого ни попадя пускают в Израиль.

Мишка также сообщил по дороге в Мневники,—

Говорит — Голду Меир я словил в радиоприёмнике.—

И такое рассказал, ну, до того красиво,

Что я чуть было не попал в лапы Тель-Авива.

Я сперва-то был не пьян — возразил два раза я.

Говорю: «Моше Даян — стерва одноглазая.

Агрессивный, бестия, чистый фараон.

Ну, а где агрессия, там мне не резон».

Мишка тут же впал в экстаз после литры выпитой,

Говорит: «Они же нас выгнали с Египета.

Оскорбления простить не могу такого.

Я позор желаю смыть с Рождества Христова».

Мишка взял меня за грудь, грит — Мне нужна компания.

Ведь мы с тобой не как-нибудь, «здравствуй-досвидания».

Мы побредём, паломники, чувства притаив,—

Говорит — Хрена ли нам Мневники, едем в Тель-Авив.

Я сказал — Я вот он весь, ведь ты же меня спас в порту,

Но, говорю, загвоздка есть: русский я по паспорту.

Только русские в родне, прадед мой Самарин,

Если кто и влез ко мне, так и тот татарин.

Мишку Шифмана не трожь, с Мишкой прочь сомнения,

У его евреи сплошь в каждом поколении.

Вон дед параличом разбит — бывший «врач-вредитель»,

А у меня антисемит на антисемите.

Мишка врач, он вдруг затих, — в Израиле бездна их,

Ведь гинекологов одних, как собак нерезаных,

И нет зубным врачам пути — слишком много просится,

А где на всех зубов найти? Значит, безработица.

Мишка мой кричит: «К чертям! Виза или ванная.

Едем, Коля, море там Израилеванное».

Видя Мишкину тоску — а он в тоске опасный —

Я ещё хлебнул кваску и сказал: «Согласный».

Хвост огромный в кабинет из людей, пожалуй, ста.

Мишке там сказали «нет!», ну, а мне — «пожалуйста».

Он кричал: «Ошибка тут, это, говорит, я — еврей».

А ему говорят: «Не шибко тут! Выйди вон из дверей!»

Мишку мучает вопрос: кто здесь враг таинственный?

А ответ ужасно прост, и ответ единственный.

Я в порядке, тьфу, тьфу, тьфу, Мишка пьёт проклятую,

Говорит, что за графу не пустили пятую.

ДИАЛОГ У ТЕЛЕВИЗОРА

Ой, Вань, смотри, какие клоуны,

Рот — хоть завязочки пришей.

Ой, до чего ж, Вань, размалёваны,

И голос, как у алкашей.

А тот похож, нет, правда, Вань,

На шурина — такая ж пьянь.

Ну, нет, ты глянь, нет-нет, ты глянь,

Ну правда, Вань!