Мне ты не подставь щеки,
Не ангелы мы — сплавщики.
Не известны заповеди нам.
Будь ты мне хоть Бог, Аллах
Зато я знаю толк в стволах
Весело хожу по штабелям.
А ЛЮДИ ВСЁ РОПТАЛИ И РОПТАЛИ
А люди всё роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первые стояли,
А те, что сзади нас, уже едят».
Им объяснили, чтобы не ругаться:
Мы просим вас: «Уйдите, дорогие!
Те, кто едят, — ведь это иностранцы,
А вы, прощенья просим, кто такие?»
А люди всё роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
«Мы в очереди первые стояли,
А те, кто сзади нас, уже едят».
Но снова объяснил администратор:
«Я вас прошу — уйдите, дорогие!
Те, кто едят, — ведь это делегаты,
А вы, прошу прощенья, кто такие?»
А люди всё роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
«Ну как же так, мы в очереди первые стояли,
А те, кто сзади нас, уже едят».
СМОТРИНЫ
Там, у соседа, пир горой,
И гость, лощёный, налитой,
И уж хозяйка — хвост трубой —
Идёт к подвалам.
В замки врезаются ключи,
И вынимаются харчи.
И с тягой ладится в печи,
И с поддувалом.
А у меня — сплошные передряги.
То в огороде недород, то скот падёт,
То печь чадит от нехорошей тяги,
А то щеку на сторону ведёт.
Там, у соседа мясо в щах —
На всю деревню хруст в хрящах,
И дочь-невеста вся в прыщах —
Дозрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них.
На сто рублей гостей одних,
И даже тощенький жених
Поёт и скачет.
А у меня цепные псы взбесились,
Средь ночи с лая перешли на вой,
Да на ногах мозоли прохудились
От топотни по комнате пустой.
Ох, у соседа быстро пьют!
А что не пить, когда дают.
А что не петь, когда уют
И не накладно.
А тут вот баба на сносях,
Гусей некормленых косяк.
Да дело даже не в гусях —
А всё неладно.
Тут у меня постены появились.
Я их гоню и так, и сяк — они опять.
На неудобном месте чирей вылез —
Пора пахать, а тут ни сесть, ни встать.
Сосед мальчоночку прислал,
Он от щедрот меня позвал.
Ну, я, понятно, отказал,
А он сначала —
Должно, литровую огрел.
Ну, и, конечно, подобрел.
И я пошёл. Попил, поел…
Не полегчало.
И посредине этого разгула
Я прошептал на ухо жениху —
И жениха как будто ветром сдуло.
Невеста вся рыдает наверху.
Сосед орёт, что он народ,
Что Основной закон блюдёт —
Мол, кто не ест, тот и не пьёт,
И выпил, кстати.
Все гости повскакали с мест,
Но тут малец с поправкой влез:
«Кто не работает — не ест,
Ты спутал, батя».
А я сидел с засаленною трёшкой,
Чтоб завтра гнать похмелие моё.
В обнимочку с обшарпанной гармошкой —
Меня и пригласили за неё.
Сосед вторую литру съел,
И осовел, и опсовел.
Он захотел, чтоб я попел —
Зря, что ль, поили!
Меня схватили за бока
Два здоровенных мужика:
— Играй, подлюга, пой, пока
Не удавили!
Уже дошло веселие до точки,
Уже невесту тискали тайком,
И я запел про светлые денёчки,
Когда служил на почте ямщиком.
Потом у них была уха
И заливные потроха,
Потом поймали жениха
И долго били.
Потом пошли плясать в избе,
Потом дрались не по злобе
И всё хорошее в себе
Доистребили.
А я стонал в углу болотной выпью,
Набычась, а потом и подбочась.
И думал я — ас кем я завтра выпью
Из тех, с которыми я пью сейчас.
…Наутро там всегда покой.
И хлебный мякиш за щекой.
И без похмелья перепой.
Еды навалом.
Никто не лается всердцах,
Собачка мается в сенцах,
И печка в синих изразцах
И с поддувалом.
А у меня и в ясную погоду
Хмарь на душе, которая горит.
Хлебаю я колодезную воду.
Чиню гармошку. А жена корит.
О СЕНТИМЕНТАЛЬНОМ БОКСЁРЕ
Удар! Удар!! Ещё удар!
Опять удар! И вот
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит аперкот.
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушёл,
Вот аперкот — я на полу,
И мне нехорошо.
И думал Буткеев, мне челюсть круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша.
При счёте «семь» я всё лежу,
Рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу,—
И мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу —
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.
Но думал Буткеев, мне рёбра круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша.
В трибунах свист, в трибунах вой:
— Ату его, он трус!
Буткеев лезет в ближний бой,
А я к канатам жмусь.
Но он пролез, он сибиряк,
Настырные они.
И я сказал ему: «Чудак,
Устал ведь, отдохни».
Но он не услышал, он думал дыша:
И жить хорошо, и жизнь хороша.
А он всё бьёт, здоровый чёрт!
Я вижу: быть беде.
Ведь бокс не драка, это спорт
Отважных и т. д.
Вот он ударил раз, два, три,
И сам лишился сил.
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.
Лежал он и думал, что жизнь хороша.
Кому — хороша, а кому — ни шиша.
КАК СПОРТ, ПОДНЯТЬЕ ТЯЖЕСТЕЙ НЕ НОВО
Как спорт, поднятье тяжестей не ново
В истории народов и держав,
Вы вспомните, как некий грек другого
Поднял и бросил, чуть попридержав.
Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю,
Овации услышу или свист?
Я от земли Антея отрываю,
Как первый древнегреческий штангист.
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор,
Штанга, перегруженная штанга —
Спутник мой, соперник и партнёр.
Такую неподъёмную громаду
Врагу не пожелаю своему.
Я подхожу к тяжёлому снаряду
С тяжёлым чувством нежности к нему.
Мы оба с ним как будто из металла,
Но только он действительно металл,
А я так долго шёл до пьедестала,
Что вмятины в помосте протоптал.
Повержен враг на землю, как красиво,