Песни и стихи. Том 2

Сейчас опять будут делать эти проклятые уколы. Доктор! Заклинаю вас, от них развивается… только в руку, что? Боже! Неужели я победил? Мне будут делать инсулин, чтоб лучше есть и спать. Не хочу спать. Жизнь без сна. Ага, моя тайна. Моя! Колите, доктор, и будьте снисходительны, я любил вас. Больно! Больно же.

Ах! Какое неприятное состояние! Лечение, тоже мне. Съедают в крови сахар. Мало его вам, что ли, на стороне! Мы вон и у Кубы покупаем, потому что если не купить, то кто же купит? Но зачем вам мой кровный сахар? А? Зачем его сжирать? Какие вы всё-таки ненасытные! У меня там тельца белые и красные, а каково им без сахара? Никаково. Умрут они без сахара, тельца, ни за грош пропадут! А всё этот тростник. И свекла, свекла! Боже, как хочется есть, есть, дайте есть! Вот он кубинский сахар — 20 кусков, и всё бесплатно. Спасибо вам, далёкие кубинские друзья. Да здравствуют тростники и свёклы! Сахар, много сахара, и вообще изобилие продуктов. Это хорошо, но я всё это изобилие съел, надо попросить родственников. Пусть ещё принесут. Пашка, паразит, в командировке, пьёт. Ничего — так ко мне не ходит, так привезут паразита и сюда, в отделение, с диагнозом «хронический алкоголизм». Тут и встретимся, тут и поговорим по душам. Говорят, у меня был шок. И доктор говорит, а раз он говорит — значит, неправда. Не было шока, ничего не было.

— Как вы можете тут читать? Тут думать надо, а не читать. Читать надо в трамвае и в метро. Но там толкают. Там везде толкают. Тогда ладно, читайте, Бог с вами. А я не буду читать, я вот выйду, сяду в метро и пусть толкают, я всё прочту в метро. Всю энциклопедию, и всё буду знать. Например, что такое ятаган? Не знаете? Всё-таки вы очень глупый! Ятаган — его кинешь, а он к тебе возвращается. Поняли?!

— Знаете, как поп попадью извёл?

— Да пойдите вы со своими попами! У меня вон вену сестра пятый день ищет, а он поп да поп!

Безумству храбрых поём мы песню. А просто безумству — нет. Почему? По-моему, чем короче, тем лучше.

Безумству поём мы песню!

Например, такую:

Ничего не знаю,
Ничего не вижу,
Ничего никому не скажу —
Га-га-га.

Нет! Это один свидетель в протоколе так написал, а его на 15 суток — за политическое хулиганство.

Какого-то человека привезли — и к чуме. Говорит, что профессор и про дельфинов гадости рассказывает. Все ржут. Сволочи. Нельзя же, больной всё-таки человек. Надо поговорить!

— Вы профессор?

— Да, я ихтиолог-лингвист.

— Ничего, это пройдёт. Поколют вас, и пройдёт.

— Мир на грани катастрофы.

— Это вам тогда надо с начальником вселенной, что ли, поговорить.

— Да поймите же! Дельфины выше нас по разуму, они сделают что-то ужасное, даже нельзя предположить, что! О, Боже!

Нет! Надо поговорить с главврачом. Пусть, действительно, поколют. Больной всё-таки человек. Челюсть вставная. Говорит про какие-то электроды. Надо взять шефство, а то заколют. Психи проклятые! Хлюпики и чавкики, а ему и чавкать-то нечем. К тому же его надо полечить антабусом, пахнет. Пойду к доктору.

Знаете! Один человек нашёл в справочнике свою фамилию. Она довольно редкая. И вот эта фамилия убила какого-то князя и предана анафеме на двенадцать поколений. Он — человек этот — как раз двенадцатый. Застрелился он. Высчитал и застрелился. А потом родственники узнали, что та фамилия через «е», а у самоубийцы через «я». Ошибка вышла. Но на ошибках учатся. Нельзя стреляться за князей. За женщин можно и за судьбы мира, а за князей — глупо как-то за них. Уж лучше… Нет, всё то же самое… Да! Ещё! Он был не двенадцатый, а тринадцатый. Как жаль! Ни за что погиб человек. Как много всё-таки в мире несправедливости!

Человек со вставной челюстью молол совсем какую-то уж чушь. Про какой-то дельфиний ультиматум. И выл. Его, конечно, перевели вниз, к буйным. Жаль! Попрошу врача о снисхождении. Всё-таки он меня любит. Или привык. Нет, любит, конечно, любит. Иначе почему не отпускает от себя? Попрошу.

У нас один антисемит есть. Не явный, но про себя. Но я видел, как он смотрел на Мишу Нехамкина сзади. Такой взгляд! Гестаповец бы позавидовал такому взгляду.

Слава Богу, я ошибся. Просто Миша помочился на него ночью. Он и смотрел. Ещё бы! Посмотришь тут. А Миша тоже. Разве так поступают интеллигентные люди? Мочится на живого человека, да ещё больного. Ай-ай-ай! А ещё член-корреспондент какого-то журнала!

Все бегут к окнам и что-то кричат. Что они кричат? Ведь тихий час сейчас. Придёт главврач, и всем попадёт. Да! Именно этим и кончится.

— Кто-то вошёл. О! Что это? Какие-то люди, нет, не люди! Какие-то жуткие существа, похожие на рыб. Это, наверно, из первого отделения. Не может быть! Даже там таких не держат. Какой-то жуткий маскарад. Но нет — они улыбаются, они распахнули настежь все входы и выходы, они идут к нам и какими-то чудными голосами что-то читают. Про нас. Мы свободны!

Постановления всего разумного… Неужели? Да здравствует! Не может быть!

Всё не может быть «да здравствует». А по отдельности. Все обнимаются. А человек со вставной челюстью плачет и говорит: