Песни мертвого сновидца. Тератограф

— Они хотят видеть тебя, — сказала она, взмахнув листком. — Они хотят приехать.

— Не верю, — ответил я и скептически отвернулся, наблюдая за тем, как солнечный свет тянется по обширному лугу перед нашей старой развалиной, в которой мы, кажется, жили уже веками.

— Хотя бы письмо прочитай, — настаивала она.

— Не могу. Оно же на французском.

— Ты врешь — у тебя книгами на французском вся библиотека завалена.

— Это книги по искусству. Я только иллюстрации разглядываю.

— Любишь картинки, Андрэ? — спросила она своим солидным и ироническим тоном. — У меня есть картинка для тебя. Вот она: они собираются приехать сюда и остаться так долго, как пожелают. Им нужно твое разрешение. Целая семья: два ребенка, и в письме еще упоминается незамужняя сестра. Они приедут из Экс-ан-Прованса и во время путешествия по Америке хотят увидеть единственного кровного родственника, живущего в Штатах. Картина тебе ясна? Они знают, кто ты и, что более серьезно, где ты живешь.

— Я удивлен, что они вообще решили посетить нас, ведь это же они…

— Нет, не они. Это родственники по линии твоего отца. Дювали, — объяснила она. — Они о тебе все знают, но говорят, — тут тетя Т. на секунду сверилась с письмом, — что они sans préjugé[17].

— От щедрости этих тварей у меня кровь стынет в жилах. Двадцать лет назад они сделали то, что сделали, с моей матерью и теперь имеют наглость — наглость! — говорить, что у них нет предрассудков.

Тетя Т. предупредительно хмыкнула, чтобы я замолчал, так как на террасе появился Ропс с подносом, на котором стоял изящный бокал. Я прозвал его Ропсом, так как от него, как и от картин его тезки-художника[18], меня всегда пробирала замогильная дрожь.

Он покойником проплелся по террасе, подав тете вечерний коктейль.

— Спасибо, — сказала она, взяв бокал.

— Вам что-нибудь принести, сэр? — спросил Ропс, прижимая поднос к груди, словно серебряный щит.

— Ропс, а ты видел, чтобы я когда-нибудь пил? Хоть что-нибудь… — огрызнулся я.

— Андрэ, веди себя прилично. Спасибо, больше ничего не надо.

Ропс медленными костлявыми шажками удалился.

— Можешь и дальше изливать свое негодование, — благосклонно разрешила тетя Т.

— Я закончил. Ты знаешь, как я себя чувствую, — ответил я, а потом взглянул на озеро, впитывая мрачное настроение сумерек за отсутствием нормальных напитков.

— Да, я знаю, как ты себя чувствуешь, но ты ошибаешься — всегда ошибался. У тебя всегда были такие романтические воззрения: что ты и твоя мать — упокой ее душу — стали жертвами некоей чудовищной несправедливости. Но все не так, как ты думаешь. Они не были дремучими крестьянами, которые, скажем так, спасли твою мать. Они были богатыми, образованными членами ее семьи. И не суеверными, нет, ведь то, что они думали о ней, оказалось правдой.

— Правдой или нет, — возразил я, — они верили в невероятное — и действовали соответственно, — и это я называю суеверием. Да по какой причине они…

— По какой причине? Я должна тебе напомнить: в то время ты находился не в том положении, чтобы обсуждать причины, мы знали тебя лишь в виде небольшого животика твоей матери. Я же, с другой стороны, там была. Видела ее «новых друзей», эту «аристократию крови», как она их называла, что, как понимаю, выдавало ее зависть к наследному социальному статусу. Но я не виню твою мать, никогда не винила. В конце концов, она недавно потеряла мужа — твой отец был хорошим человеком, очень жаль, что ты его никогда не видел. И она несла в себе ребенка, ребенка мертвеца… Она была напугана, сбита с толку и сбежала к своей семье, на родину. Кто может винить ее в том, что она стала вести себя безответственно? Но очень жаль, что так все вышло, особенно для тебя.

— Ты так меня успокаиваешь, тетушка, — сказал я с достойным сожаления сарказмом.

— Ты всегда можешь положиться на мое сочувствие, хочешь ты того или нет. Думаю, за долгие годы я это доказала.

— Не поспоришь, — согласился я.

Тетя Т. сделала последний глоток из бокала и не обратила внимания, когда маленькая капля проступила в уголке ее рта, мерцая в сумеречном сиянии, как жемчужина.

— Когда однажды вечером — а я бы сказала, утром — твоя мать не пришла домой, все поняли, что случилось, но никто ничего не сказал. Ты считаешь их суеверными, но, напротив, они долго не могли собраться с духом, так как не смели поверить.

— Так мило, что вы позволили мне развиваться самому, пока решали, как лучше затравить мою мать.

— Вот эти слова я пропущу мимо ушей.

— Уверен, не пропустишь.

— Мы не охотились за ней, не травили ее, как ты прекрасно знаешь. Это еще одна из твоих фантазий о преследовании. Она же сама пришла к нам, разве не так? Скреблась ночами в окна…

— Эту часть можешь пропустить, я и так…