Песни ни о чем? Российская поп-музыка на рубеже эпох. 1980–1990-е

Но, пожалуй, самым противоречивым и оттого эффектным тотемным героем стала бабочка в песне Валерия Меладзе «Самба белого мотылька». Вновь возникает инверсия, только в обратную сторону: в данном случае, казалось бы, беззащитная и обреченная на гибель бабочка выступает в роли расчетливой покорительницы мужских сердец («Ты так любила яркие цветы, / Что по ним как бабочка порхала, / И, даря поклонникам мечты, / Сердца никому не обещала»). Лирическая героиня, подобно танцующему над пламенем мотыльку, сознательно идет по дороге недолгой, но наполненной сильными эмоциями жизни («Самба белого мотылька / У открытого огонька, / Как бы тонкие крылышки не опалить. / Лучше мало, да без тоски / Жить, как белые мотыльки»). А песня ставит экзистенциальный вопрос: что важнее в жизни – ее длина или динамизм? Музыка пряными ритмами и роскошной, мощной аранжировкой с медными духовыми в припеве однозначно отвечает, что краткость жизни сполна искупается ее яркостью. Шлягер о, казалось бы, сугубо личной драме становится программным сценарием для целого поколения, которое не задумываясь обменивало временнýю ограниченность бытия на остроту переживаний.

«Плейбой рядом со мной»: новое поголовье мальчиков

Мальчики и юноши, которые вышли на сцену в конце 1980‐х годов (группа «Ласковый май», Женя Белоусов, Дима Маликов, Виктор Салтыков и группа «Форум»), постепенно становятся лирическими героями в песнях 1990‐х годов. Изначально новый образ хрупкой мужественности воплотился в композициях, спетых от лица героинь-женщин, разлученных с любимым расстоянием (Ирина Аллегрова «Странник», 1991; Светлана Владимирская «Мальчик мой», 1993). В этих хитах преобладал мотив материнской заботы о бывшем возлюбленном, песня была своеобразной молитвой за судьбу все еще любимого и, по ощущениям героини, беззащитного человека («Странник мой, дорогой, / Где же ты, что с тобой? / Ты в какой неведомой стране? / Странник мой, мой малыш, / В этот час ты не спишь»289). Мальчиком (малышом) герой представлялся, поскольку оказывался перед лицом большой жизни, связанной с трудностями и испытаниями («Мальчик мой, пусть твоя звезда / Скажет мне, что с тобой»290). Мысли о возлюбленном выступали своеобразной моральной поддержкой, эмоциональным оберегом для «полуоперившегося» и «выпорхнувшего» из-под опеки героя.

В середине 1990‐х образ «мальчика» в глазах героинь-женщин диаметрально меняется. Мальчик становится синонимом игрушки, мужчины для утехи, с которым не связаны глубокие эмоциональные переживания. Он лишь удовлетворяет сексуальные и «представительские» запросы своей подруги (Наталья Ветлицкая «Плейбой», 1994; Ирина Салтыкова «Голубые глазки», 1996). В таких отношениях женщина открыто берет инициативу в свои руки и распоряжается визави, словно марионеткой («А тебя, глупый мальчик, / Никогда не прощу я, / Разве что пожалею иногда-да»). В мужчине оказывается главным прежде всего смазливая внешность («Эти глазки, эти голубые глазки»), сексуальность («Эти ласки, эти неземные ласки») и «подвешенный язык» («Эти сказки, эти колдовские сказки»291). Обращение «мальчик» становится уничижительным, подчеркивая авторитарное доминирование женщины в отношениях. Дальнейшую судьбу такого мальчика в начале нулевых зафиксирует Земфира в одноименной песне292, когда желание героя понравиться и добиться успеха приводит его к тяжелому кризису личности («Мальчик забыл по дороге, / Зачем он бежал, но бежал, / Возмужал, / А еще отрастил себе жало, / И стало бежать тяжелей»).