Песни падающих звёзд

Воровато оглянувшись, Прец ухватился руками за подпирающий стену таверны столб, вскарабкался, и, ловко перемахнув через козырёк крыльца, оказался под окном эльфа.

Эльф сидел, сгорбившись, возле большого трюмо с потрескавшимся от старости, но начисто вымытым зеркалом, и, стирая с лица краску, горестно вздыхал:

— Ах, матушка, за что? За что, за что ты создала меня? Чем я прогневал небеса? Как жесток этот мир! Почему для того, чтобы я мог исполнять свои песни, радовать публику, блистать на сцене, мне нужно быть кем-то другим? — Флофимэрэль отшвырнул от себя остро пахнущую тряпку и, облокотившись локтями на трюмо, угрюмо посмотрел на своё отражение. — Мог бы когда-нибудь стать таким известным простой орк Флоф? Сумел бы так ловко он перебирать струны лютни? Кем бы я был, матушка, если бы не встретил того человечьего доктора, изгнанного своим народом за чудовищные, с их слов, эксперименты? Ведь он, только он, порицаемый всеми, помог мне! Исполнил заветную мечту. Ах, матушка, вспомнила бы ты, как были уродливы мои клыки? — эльф отогнул пальцем нижнюю губу, демонстрируя зеркалу зубы. — Посмотри же, теперь они прекрасны и белоснежны, как диковинные морские жемчужины! Ах, а уши, уши? Две толстые лепёшки, приклеенные по бокам к голове, под острым инструментом доктора превратились в два изящных цветочных лепесточка! Жёсткие кучерявые волосы, гнущиеся во все стороны, как проволока… Матушка, ах, матушка, какие теперь они мягкие, гладкие, нежные, подобно заграничному шёлку! Я не зря, не зря терпел ужасную боль, когда доктор пересаживал мне волосы из хвоста единорога. Наживую, матушка, представь, наживую шил толстыми иглами, заливая кровью пол… Зато теперь я, посмотри, ах, матушка, неотличим от эльфа! И пусть приходится голодать, чтобы сохранить тонкий стан, я готов, матушка, готов на что угодно! Жаль только, что не унять мой рост… Но доктор обещал, обещал, что как только насобираю столько денег, сколько потребуется для перехода в другой мир, мы тотчас отправимся, и там сможем урезать мне ноги! И тогда стану я, матушка, настоящим эльфом — тонкокостным, хрупким, грациозным… Я так боюсь, ах, матушка, так боюсь, что мои почитатели смотрят на меня и перешёптываются! Нет-нет, нельзя, нельзя мне останавливаться, осталось совсем немного накопить — и наступит новая, настоящая жизнь. И только в тот момент счастье заполнит меня всего и без остатка!

Он говорил без остановки, то кляня себя, то утешая, не подозревая, что за его пылким откровением наблюдают. А потом плакал, и плакал, и плакал…

«Вот те раз, вилкой мне в глаз! Ну уж нет, стекло дуть — оно и полезно, и для психики безопасно. Ничего не скажу Мирке», — решил Прец и, медленно отодвинувшись от окна, бесшумно спрыгнул в траву.

Злорадная мысль гнала обратно в таверну, чтобы рассказать, раскрыть глаза на любимца публики, пускающего пыль в глаза. Прец представил, как в ужасе раскрывает рот Прун, и прыснул в кулак.

Но взбудораженное песнями сердце, если б имело голос, непременно бы шепнуло: «Не строй на чужой беде счастье». И Прец с ним согласился.

Уж слишком волшебным был вечер и чересчур сладкой мелодия. А в словах — горьких, пропитанных страданием — было то единственное настоящее и искреннее, что имелось у бывшего орка Флофа, ставшего эльфом Флофимэрэлем.

— Да и вообще… — Прец засунул руки в карманы и зябко поёжился. — Как там, Прун говорил, при входе указано? «Коль сижу в таверне «Гусь» …», — кайт глянул на прибитую к косяку дощечку и, прочитав, хохотнул: — «…обязательно напьюсь». Брат, ну ты и гад! Развёл меня, как девку. Тьфу, стихами уже заговорил, — махнул рукой мужичок и, улыбнувшись, посмотрел на небо. На небосклоне показалась падающая звезда и, подмигнув, растворилась в темноте. — Красота какая! Август. Ох ты ж, надо было желание… Тьфу. Ладно. Мож другой кто успеет, и ему повезёт.

Кайт Прец не догадывался, что в этот момент у окна на втором этаже таверны стоял менестрель и, разглядывая небо, мечтал. А менестрель не догадывался, что он — именно тот, кто успел.

Три части чести

Вечером в деревне всё было как обычно: ещё до заката в стойло загнали коров и подоили; скирды укрыли от обещанного ведуньей

Водолиной ночного дождя; запыхавшихся, выпачканный пылью и песком детей насильно отмыли в бочках, для порядка пригрозив в другой раз оставить на съедение Водяному, — мол, не отличит даже от навок и русалов. Медленно клонившееся к горизонту солнце на прощание осветило окрестности багрянцем, что только подтвердило слова Водолины: быть дождю.

А уже утром, громко шлёпая по лужам, ученица ведуньи, по совместительству её дочь

Альдонка, выбежала с первыми лучами, чтобы собрать лунных лекарственных трав. И увидела, как высоко в небе, разместившись ровно над деревней, парит огромный замок, опоясанный каменной оградой. Острые шпили на крышах башенок разрезали тучи, а трепыхающиеся на ветру флаги норовили спеленать угодивших в них летучих мышей.