Песни выбрали меня

Особо опасным приключением в Терновке было воровство гороха с колхозных полей. После войны за хищение государственного имущества могли на десять лет отправить в исправительные лагеря. А деревенские мальчишки все равно таскали, и хоть бы что! Ну и я с ними, не могу же я им показать, что струсил – это было для меня тогда пострашнее, чем далекие лагеря.

Опасность с усами и жидкой гневной бороденкой поджидала, видно, не первый день. Караулил нас и мечтал поймать сторож, который эти колхозные поля охранял. Он мне так врезался в память, будто вчера от него удирал.

Не успели мы молочно-сладкий горох рассовать по карманам да за пазуху, как появился сторож, будто из-под земли вырос, видно, спал прямо в поле. В руках у него настоящий хлыст, которым он с таким присвистом хлестал, будто всю душу вынимал. Припустились мы без оглядки, только пыль стояла, по дороге и весь горох растеряли. Спрятались в каком-то товарном вагоне и боялись выходить до самого вечера, так и чудился нам этот старик с перекошенным лицом и со свистящим хлыстом. Мы даже разговаривать боялись, а я так и подавно. И только об одном думал: что больше никогда и ни за что не возьму чужого.

 

* * *

 

Вся эта дворовая, хулиганская жизнь была отчасти вынужденной, потому как все свое свободное время дети проводили на улице, выдумывая себе опасные приключения. Но была у меня одна «тайная страсть», которую во дворе считали ненужной блажью, – я любил петь.

Во втором классе я решил записаться в школьный хор. Людмила Андрониковна, руководитель этого хора, устроила мне первое в моей жизни прослушивание.

– Что будешь петь, Лещенко?

Как что? Странный вопрос, тогда подумал я. Всё! И я начал без перерыва петь одну за другой песни, все, что я сам разучил или с дедом. Людмила Андрониковна пыталась прервать мое сольное выступление, но я, нисколько не испытывая смущения, решил показать весь свой репертуар.

– Ну что ж… слух хороший, – наконец-то она смогла вставить слово. – А какой голос! Чистый, высокий, классический дискант! А в первом классе ты почему к нам не пришел? Целый год потеряли… – недовольно добавила тогда Людмила Андрониковна.

Начались занятия, которые, несмотря на свою монотонность, длительность, не были мне в тягость. Я бежал на хор без напоминаний и какого-либо контроля со стороны родителей. Потому что хор был для меня той отдушиной, которая наполняла все мое существо какими-то еще неведомыми мне чувствами. И поэтому двухчасовые занятия по два-три раза в неделю были для меня особой радостью. Все эти распевки, вокализы, хоровые партии… Это была совсем другая жизнь, отличная от дворовой, с обязательными занятиями, которая, несмотря на всю строгость, дисциплину, мне тоже нравилась. Даже все эти «скучные» вокализы, когда стоишь, вытянувшись, и растягиваешь: АААААА, ОООООО доставляли удовольствие. Звуки, музыка, которыми напитывается вся душа так, что кажется поет все тело, – и это так странно, волнующе было для детской души, что своей жизни без занятий с хором я уже не представлял.

 

* * *

 

Наша руководительница пристально за мной наблюдала и наверняка почувствовала, как мной завладела эта любовь к пению. К тому же она была уверена, что я обладаю хорошим голосом и мне будут рады даже в знаменитом тогда детском хоре под руководством Владислава Соколова в Институте художественного воспитания. А раз она была уверена, то решительно отправилась туда вместе со мной на прослушивание. Я был невероятно горд и даже волновался, переживал, что со мной редко бывало. Ведь когда тебе восемь-девять лет, все будто создано для тебя, даже школьный хор. Но здесь был другой случай. Детский хор Соколова был тогда у всех на слуху, ребята ездили на гастроли, давали концерты на радио, были, как говорится, настоящими звездами того времени.

Вдвоем с Людмилой Андрониковной мы поехали на прослушивание. Она тоже, как ни странно, волновалась, поминутно расправляла мне воротничок рубашки, легкими движениями руки поправляла себе прическу и только повторяла: «Ты только, Левушка, не волнуйся. Будь спокоен и собран». Но я волновался и смущался. Друг друга подбодрить мы никак не могли и только еще больше переживали.

На прослушивание меня взял сам Владислав Соколов.

– О! Хороший голос, молодой человек, – сказал он бодро. – Но все же верхние ноты пока не дотягивает, – обратился он уже к моей руководительнице.

Лицо Людмилы Андрониковны сразу потускнело, погасло. Соколов, увидев, какое впечатление произвели его слова, поспешил успокоить:

– Даже не думайте! Я ни в коем случае не отказываюсь от мальчика. А, кстати, сколько тебе лет?

– Почти девять, – с вызовом сказал я, как и все дети, я гордился своим возрастом.

– Значит восемь… Рано тебе еще к нам. Но приходите обязательно через год. Как раз за это время и голос окрепнет.