Песни, запрещенные в СССР

Странная дружба соединяла их. Борисов, не скрывая, завидовал Валерию. Не только голосу, но легкой душе. Сам он был человеком тяжелым. Да и каким может быть человек, родившийся в тюрьме, воспитанный в детдоме для детей репрессированных, шесть или семь раз возвращавшийся в тюрьму и умерший от застарелой формы тюремного туберкулеза. Борисов завидовал Агафонову, что не мешало ему обожествлять своего друга и писать для него песни такой красоты и такой пронзительной чистоты, что никак не представить их автора не из призрачного XIX века или страшного, но романтичного времени белых офицеров, а отсюда, когда весь мир превращается в индустриальную помойку, а зона становится привычным местом обитания.

Я пришел к своему товарищу Коле в его только что страшным трудом добытую квартиру, где еще стояли ведра с краской и клеем, рулонами лежали обои… В одной из комнат, рядом с нераспакованной мебелью, на полу спал человек. В позе спящего, в том, как была покрыта пиджаком голова, в босых жилистых ступнях читалась “школа”. Такую получают только в зоне.

— Кто это там у тебя?

— Да Юра Борисов. Проснется — к нам придет.

Он пришел к нам на кухню… Похмельно поглядел на стол. Есть ничего не стал. Очень худой, жилистый, сутуловатый… Сел — нога на ногу. Потом взял гитару и переменился. Сквозь густой налет “закона и зоны” глянуло другое лицо: в косом тщательном проборе на аккуратно причесанной голове, в темных небольших усах под изрытыми ветрами и побоями морщинами лица прочиталось другое — офицер. Никак не меньше. Русский офицер, не изменивший присяге, дравшийся до последнего патрона. Монархист.

— Он родился в тюрьме. А там наверняка много белых офицеров убивали, вот чья-то душа в него переселилась. Классическая реинкарнация, — сказал, как о чем-то само собой разумеющемся, Коля и добавил: — Он у меня вчера последнюю десятку украл… Я ему сказал, что больше денег нет, но он все равно украл. Пропил, наверное. Ничего. Вечером опять пришел.

— Как же это может быть? Душа офицера…

— Не путай реинкарнацию и карму. Это разные вещи.

Не знаю, как насчет кармы. Я человек православный… Но последняя женщина Борисова, ее он увел у лучшего друга, выбросилась после его смерти из окна.

И все же откуда “рецидив монархизма у тюремного рецидивиста”? Откуда такое богатство языка, если всю жизнь он провел в зонах? Загадка…»