Песня чудовищ

– Для чего? Ты думаешь, мне станет легче, если тебя казнят?

– Тебе станет легче на троне.

Рагдай не выдержал и рассмеялся:

– Что ты такое говоришь? На каком троне? Зачем?

– На аларском. Я надоумил Радима отправить всех сыновей за птицей. Надеялся, что это их сгубит. Он с такой радостью подхватил мою мысль. «Да, да, – говорил, – посмотреть бы перед смертью хотя бы ещё разочек».

Рагдай сглотнул и сел на скамью напротив отца, уперев локти в колени. Глаза пекло – вот-вот слёзы резанут по щекам.

– Отец… Ружан убрал обоих своих братьев. А у него – царская болезнь. Для чего ты задумал стрелять в него? Он и так скоро погибнет.

Рагдай впервые произнёс это вслух и впервые признался сам себе: Ружан может умереть. Странно: он ясно представлял, как будет жить без отца, но как жить без Ружана – нет.

– Царская болезнь? – Военег вновь почесал бороду. – То же, что у отца? Я об этом не знал. Но Радим прожил с ней больше двадцати лет. А я не хочу ещё двадцать лет подчиняться бешеному щенку. Я достаточно насмотрелся на него: спесив, заносчив, ведом. Цепляется за странные решения и думает только о том, как ещё начудить. Что станет с Аларией при таком царе? Задерёт подати, чтоб накупить ещё больше безделушек. Затеет войну ради мальчишечьей мести. Я бы хотел, чтобы ты стал царём. А я бы женился на Нежате Радимовне.

– Нежата исчезла.

– Я бы нашёл. Из-под земли бы достал.

Военег вздохнул по несбыточному и сгорбил спину, стал ещё больше похож на медведя.

– Ты бы не захватил власть. А я не сел бы на трон. Потому что я служу Ружану, а не себе. Я не хочу становиться похожим на тебя, отец.

– Выходит, я ошибся?

Рагдай набрал в грудь воздуха. Военег поплатился за глупость и поспешность. Лучше бы он больше разговаривал с Рагдаем – тогда бы и узнал про болезнь Ружана. А если бы разговаривал при жизни с матерью, то понял бы, что она была ему верна, а он рубанул с плеча. Как и в этот раз.

– Ты ошибся. Второй раз. Первый был, когда ты убил маму.

Военег шумно вытер нос и покивал головой.

– Я понял. Ты так и не простил меня. Правда, сынок?

Шея будто окаменела, в горле встал твёрдый ком. Рагдай просто встал и попятился к выходу.

– Ну скажи! Простил?

Если Ружан лишился своей матери в пять и плохо её помнил, то Военег убил свою жену, когда Рагдаю было двенадцать. Конечно, он часто о ней вспоминал. И ему до сих пор её не хватало. Военег тогда никого не послушал: вбил себе в голову, что Мала нашла ему замену, перебрал вечером с брагой, утащил жену в опочивальню и там задушил.

– Нет, отец. Не простил.

Он стремительно выскочил из темницы, не позволяя себе останавливаться или хотя бы оборачиваться. Если Военегу удастся оттуда сбежать, то Ружан сразу заподозрит, чьих рук это дело. Пусть будущий царь решает судьбу предателя.

Не успел Рагдай перевести дух, как во дворе его окликнул гонец.

– Что надо? – буркнул Рагдай.

– Письмо для Ружана Радимовича. Передайте ему.

Гонец протянул пергамент. Юноша выглядел взволнованным, даже рука подрагивала. Рагдай настороженно принял письмо и развернул.

Вверху – герб Стрейвина: веточка клюквы в окружении звёзд. Ниже – обращение к некоронованному царю Аларии от верховных колдунов и три подписи: Пламя, Зверь, Шторм.

Рагдай убрал письмо и поднялся по ступеням к главному входу во дворец.

* * *

– Я бы не отказалась, чтобы они с нами остались.

Талица, младшая подруга Литы с нежным бело-золотистым оперением и почти бесцветными волосами, мечтательно покосилась вниз, на избушки служанок. Лита недовольно взъерошила перья. Как бы она ни любила Талицу, а всё-таки ей хотелось одной смотреть на Ивлада.

После вчерашнего вечера Лита боялась показаться ему на глаза и пряталась в ветвях. Точно так же она увидела его впервые, когда сторожила границы леса: так же сидела на ветке, а он так же ходил внизу, и снежинки сыпались на золотоволосую макушку.

– Но они умрут, если останутся, – шепнула Лита. – Ты этого желаешь?

Талица округлила глаза цвета прудовой воды.

– Не-ет. Я не то имела в виду. Я хотела сказать, что мне нравится смотреть на царевичей. Они красивые. Пусть не умирают.

Ивлад услышал их, поднял голову и смущённо помахал рукой. Лита едва сдержалась, чтобы не спрятать голову под крыло, но выдавила улыбку.

– Ты стала странной, когда вернулась от людей, – заключила Талица.

– Посмотрела бы я на тебя, – вздохнула Лита и всё-таки решилась слететь вниз, к Ивладу.

– Ты… выглядишь лучше, – пробормотал он, когда Лита опустилась на снег перед царевичем. – То есть… всегда выглядела хорошо, но сейчас…

– А ты хуже, – фыркнула Лита. – Но лес начинает понемногу оживать.

Лита и правда заметила: с Серебряным лесом на самом деле что-то происходило. Ветви яблонь шелестели, двигались на ветру, искрились на нежном зимнем солнце. Яблоки сверкали рубинами и золотом, и на снегу плясали отблески, как от цветных стёклышек.

Девоптицы тоже оживились. Вылетали из чащи даже те, которые сидели с птенцами, рассаживались на ветках, тихо переговаривались, издавая звуки, похожие на журчание ручья.

– Это хорошо, – грустно заметил Ивлад.

Они оба неловко замолчали.