Рамут, выведенная из себя неприятным вмешательством и ненасытной алчностью этого негодяя, вернулась к узнице. Та тем временем с интересом поглядывала на закрытую чистой тряпицей корзину.
— А позволь полюбопытствовать, госпожа, что там? Уж очень вкусно пахнет.
Рамут спохватилась, захлопотала, доставая припасы.
— Ох, совсем забыла! Я же тебе съестного принесла! Тебя тут наверняка плохо кормят.
Глаза Серебрицы распахнулись — с восхищением, лукавым блеском и опять с изрядной долей нежного нахальства.
— Госпожа Рамут... Милая ты моя! Чем же я заслужила такую заботу?
Рамут долго не могла подобрать нужные слова, потом ответила сдержанно:
— Мне кажется, с тобой жестоко обращаются. Это слишком, это перебор. Так не должно быть, это унижает достоинство. Должны же быть какие-то границы!
Серебрица открыла бутылку с настойкой, понюхала, вскинула бровь.
— Это что, хмельное? Дорогая моя госпожа, да ты меня балуешь... — И понимающе спросила: — Как пронесла?
Рамут молчала. Ей неприятно было сознаваться в том, что пришлось прибегнуть к взятке, причём дважды. Серебрица вздохнула, невесело усмехнулась.
— Понятно... Дала на лапу этим гадёнышам, драмаук их раздери! Нет, ты меня слишком балуешь, не стою я того, прекрасная моя госпожа Рамут. Ну, раз уж принесла... О, даже чарочка есть! — Серебрица наполнила чарку, нахмурилась. — А чего только одна? Не выпьешь со мной?
— Мне ещё работать сегодня, — сказала Рамут.
— Ну, мне как-то неловко одной, — замялась Серебрица. И, кивнув на пустую кружку из-под кваса, предложила: — А может, я себе в кружку плесну, а ты из чарочки?
— Не нужно, — решительно отказалась Рамут. — Мне действительно сегодня предстоит работа, предпочитаю оставаться с трезвой головой.
— Хорошо, как скажешь, нет так нет, — вздохнула узница. — Ну, тогда — твоё здоровье!
И она лихо опрокинула в себя чарку до дна, крякнула, утёрла глаза, закусила кусочком мяса из горшочка, бросила в рот несколько орешков и сухих ягод.
— Ух, добрая настоечка, — морщась, хрипловато похвалила она. — Я в Нави, помнится, похожую пила. Прямо родина вспомнилась!
— Моя тётушка Бенеда в Нави такую делала, — призналась Рамут. — Я и решила попробовать сама сделать что-то подобное. Кажется, получилось похоже.
Серебрица заблестела смешливыми искорками в глазах.
— Ха, «похоже»... Не скромничай, госпожа! Ты, оказывается, мастерица не только таких непутёвых особ, как я, зашивать, но и отличное веселящее зелье варить! Мастерица, скажу я, прямо-таки на все руки, во всех смыслах! За такую грех не выпить! Твоё здоровье, милая госпожа.
И она лихо всадила в себя ещё одну чарку, одобрительно крякнула и закусила.
— О, уже тепло заструилось по жилам, уже пробирает, — с удовольствием сообщила она. — Так, что же ты тут вкусненького принесла, м-м?
Она всё с восторгом понюхала, всё попробовала. На пищу она не набрасывалась, ела очень скромно, не жадно. Это удивило Рамут: она была уверена, что узница здесь голодает, живёт на одном хлебе да квасе. Достоинство и умеренность, с которыми Серебрица отведала принесённых гостинцев, внушали уважение.
Воздав должное еде, Серебрица убрала всё остальное в корзину и промокнула губы носовым платочком из внутреннего кармана кафтана. Все её движения были изящны, ловки, в них угадывались остатки хороших манер. Глядя на Рамут с пристально-нежной грустью, она проговорила:
— Благодарю тебя... Хочется опустить слово «госпожа» и назвать тебя просто по имени, но я не смею. Это будет слишком дерзко с моей стороны. Я уже и так слишком много дерзостей и вольностей себе позволила с тобой. Но всё это — лишь от искреннего восхищения. Я ни на что не надеюсь, ни на что не рассчитываю. Для меня счастье — просто видеть тебя... Я не пьяна сейчас, не думай. Что мне сделается от двух чарок? Нет, я трезво мыслю и прекрасно понимаю, что у тебя есть супруга, взрослые дети... Зачем я тебе? Но сердцу не прикажешь. Увидев тебя, не восхититься тобой невозможно.
Чтобы сменить неловкую тему, Рамут осторожно напомнила:
— Ты не закончила рассказывать о той девушке, которую ты спасла из реки...