Песня исцеления (СИ)

   «Ох-ха-ха-ха!» — снова изрыгали разинутые рты. Многие зашли сюда прямо с масленичного гулянья и были изрядно подогреты хмельным, оттого веселье разливалось ещё более искромётно, неудержимо и необузданно.

   «Ещё содеяно было надевание должностному лицу на голову кадки мёда», — изо всех сил стараясь сохранять грозный тон, зычно читал глашатай, а у самого от всеобщего заразительного веселья уже подрагивала нижняя часть лица.

   «А-ах-ха-ха-ха!» — ревели зрители. Строго-служебный облик чтеца обвинения таял, Масленица рвалась наружу, он из последних сил пытался сохранить серьёзность, но она клочками сползала с него, как рвущаяся ветошь.

   Когда дошло до нанесения должностному лицу удара мороженою рыбиной в должностные зубы и разбрасывания по улице солёных огурцов, дабы вызвать падение должностных лиц с ударами должностными копчиками оземь, кто-то среди зрителей упал на пол и задрыгал руками и ногами в припадке смеха, похожий на перевернувшегося лапками кверху таракана. От этого произошёл новый взрыв хохота, теперь потешались ещё и над этим человеком. Слёзы и смех перемешались в сплошное брызжущее во все стороны безумие, заражая всех по цепочке снова и снова... Вся палата рыдала и икала, да что там — уже сам судья плакал и трясся. Его сытое брюшко было туго набито блинами пополам с хмельным мёдом.

   «Уплачена ли вира? — икающим, срывающимся голосом спросил он наконец, когда в смехе настал небольшой промежуток тишины — впрочем, недолгий. Его голос дал смешливого петуха, и тишине тут же пришёл душераздирающий конец. Судья, перебарывая судороги лица, попытался призвать всех к порядку — выкинул вверх грозный указательный перст, прикрикнул: — А ну, тихо там!»

   «Так точно, уплачено всё до монеты!» — ответили ему помощники.

   Судья хлопнул ладонью по столу и рявкнул на Цветанку:

   «Ну и пёс с тобой, проваливай на все четыре стороны!»

   Женщина-кошка разомкнула пальцами волшбу белогорских кандалов, и тяжесть улетучилась. Подумать только: даже свет мерк в глазах от этих колдовских наручников, день становился похож на вечер, а как только они снялись, вмиг вернулись краски и яркость. От наставшей лёгкости ноги сами пружинисто распрямились, подняли и понесли Цветанку из суда сквозь ревущую, гогочущую толпу народа — на влажный весенний воздух, под лучи солнышка, к масленичной суете и круговерти.

   Ещё и от этого хмурилась сейчас Цветанка: кому же приятно стать всеобщим посмешищем? Однако могло ведь всё обернуться совсем не так весело, да Масленица удружила, помогла, наполняя всех добродушием и радостью. Да, могло всё быть гораздо, гораздо хуже и печальнее, но весна не позволила беде случиться, Серебрицу спасла знаменитая целительница, навья Рамут, слава которой прочно укрепилась и в Белых горах, и в Воронецком, и в Светлореченском княжествах. Вот только не выпускали Серебрицу из темницы: это было как-то связано с её прошлым. Светлана узнала это от навьи Драгоны, а та, в свою очередь, от своей матушки Рамут. Без подробностей, отчего ещё тревожнее было на сердце, и не радовала весна, не лез в горло кусок, от блинов отворачивалась Цветанка, хотя поесть всегда любила.

   — Отпустят, разберутся и отпустят, — обнадёживала Светлана. — Госпожа Радимира справедливая и добрая, она зла не допустит.

   — Знаю, — вздыхала Цветанка. — Она в своё время и со мной по-доброму обошлась, грех жаловаться. А всё одно тревожно.

   Всё случившееся отбило у неё охоту слоняться по улицам, праздник стал не в радость, и Цветанка от уныния и скуки валялась в доме купца-хозяина на перине, вяло жевала бублики с маком, а когда услужливые горничные девушки подносили блинчиков с маслицем, не отказывалась, съедала блин-другой, но без должного удовольствия. Думалось о Серебрице: что она там ест, как спит? Спит, известно, на соломе, Цветанка и сама в темнице так спала, а ела хлеб с квасом. Значит, и у товарки сейчас такие же казённые харчи.

   Не знала бывшая воровка, что госпожа Рамут приносила своей соотечественнице сытную и добротную еду, даже бутылочкой хмельного побаловала. Не знала она ещё и того, что её давняя приятельница вовсе не Марушин пёс, а одна из тех, с кем когда-то воевала Явь.

   А у Светланы работа с упрямым младшим братом-купцом всё-таки продвинулась. Она нашла ключик к нему, закрытому, как запертый ларец, жёсткому и непримиримому. Это стало ясно по изменившемуся виду хозяина: обыкновенно насупленные кустистые брови слегка приподнялись домиком, в глазах читалась неуверенность и вопрос — как теперь дальше-то быть? Пошатнулась его непримиримость, рушились столпы, на которых зиждилась его обида, но это был первый промежуточный итог работы. Следовало теперь заменить треснувшие опоры обиды новым, прочным основанием мира и дружбы, прощения и искренности.

*

   — Ну, как ты сегодня себя чувствуешь? — спросила Драгона, присаживаясь у постели Ягодки.

   Девушка, смущённо потупившись, тихо проронила:

   — Хорошо, госпожа целительница...