Песня исцеления (СИ)

   — Ах, да, — усмехнулась Серебрица. — Что ж, удовлетворю твоё любопытство до конца. Слишком вдаваться в подробности не стану, уж прости. Не хочу смущать тебя лишним. Я могла бы просто выкрасть её, да и дело с концом, но решила сделать всё чин чином, как полагается — пойти к её родителям и просить её руки. Они помнили, как я в голодное военное время спасла их семью от смерти. Матушка поплакала, а потом сказала: «Ты спасла нас когда-то, ничего не попросив взамен. Но не отплатить за такое нельзя. Вот и пришла пора нам расплатиться за твоё добро». И отдали они мне свою дочку. Я забрала её, мы жили в лесном домике. Там она стала мне женой... Я добывала дичь и рыбу, она собирала ягоды, грибы. Мы были счастливы. Давно у меня не было так хорошо на душе... Но всё прекрасное заканчивается. — Серебрица посуровела, её глаза и губы стали жёсткими. — Её украл один оборотень из стаи, пока меня не было дома. Видно, захотел сделать её своей. Бедняжка сопротивлялась. По дороге он её убил... Нечаянно или намеренно — не знаю, мне плевать. Я выследила и отыскала его, вызвала на поединок. Голыми руками, а вернее, зубами и когтями я убила его. Отомстила за свою жену. С тех пор я ни в какие стаи — ни ногой. Пусть катятся к драмаукам... Никакие они мне не собратья. А потом прилетели на летучем ковре Цветанка со Светланой и позвали с собой... Мне терять было больше нечего, ничто меня не держало. Я присоединилась к ним и не покидала их. С Цветанкой у меня много общего... И у неё, и у меня — неприкаянные сердце и душа. Не могут они найти своё пристанище... Может, и хотелось бы мне окончательно сложить сердце к чьим-то прекрасным ножкам, да вот не везёт мне. — Серебрица горьковато усмехнулась, устало провела ладонью по лбу, откинула прядку волос. — А тобой я восхищаюсь просто так, без надежды... Просто потому что моё усталое сердце хочет согреться хотя бы так.

   — А к Светлане ты как относишься? — снова пытаясь уклониться от смущающей душу горькой прямоты Серебрицы, полюбопытствовала Рамут.

   — Люблю её, — просто ответила узница. — Её невозможно не любить. Если будет нужно, я жизнь за неё отдам, потому что она — величайшее из чудес на свете. После тебя, конечно, — добавила Серебрица, и к нахально-озорным искоркам в её глазах примешивалась грусть.

   О кудеснице Рамут завела речь не без подспудного умысла. Ей запал в душу вчерашний разговор за столом, шаловливые подколы Бенеды и смущение Драгоны. Ей, как и любой матери, хотелось для своей дочери счастья, а сердечных страданий — не хотелось. Оттого она и прощупывала почву, пытаясь понять, какие отношения связывают троицу на летучем ковре.

   — Значит, вы трое очень привязаны друг к другу? — сделала она осторожный вывод.

   — Что есть, то есть, — кивнула Серебрица. — Если бы Цветанка была мужиком, про неё можно было бы сказать, что она кобель и бабник, причём неисправимый... Не нашло её сердце своего единственного пристанища, говорю же... А Светланку она сызмальства вырастила, с рождения. Своим светом в окошке её называет.

   — И, значит, желает ей счастья? — ещё осторожнее предположила Рамут.

   — А то как же! — не задумываясь, ответила Серебрица. И вдруг насторожилась, пристально уставившись на собеседницу: — О чём это ты, госпожа?

   Рамут знала, что плохо умеет врать, поэтому с неловким смешком ответила:

   — Да просто вы трое — очень занятные и примечательные, и мне хочется получше вас узнать, раз уж вы встретились на моём пути.

   Серебрица несколько мгновений пожирала её пронизывающим взглядом, от которого Рамут охватил холодок, а потом сказала:

   — Ты хоть про матушку свою расскажи, милая госпожа... А то я перед тобой — как на ладони, сердцем и душой нараспашку, а ты? Вот увидела я твои слёзы, когда ты вошла, и покоя мне нет теперь: обо мне ли? Или я тебе кого-то напомнила?

   Опять горько-солёный пульсирующий ком встал в горле, удавка немного натянулась, душила хотя и не смертельно, но мучительно, а рука Рамут невольно прижала через одежду камень на груди. Он ласково ёкнул, отозвался неземным сосновым покоем и нездешней любовью, и опять глаза намокли против её воли. Голос стал сиплым, сбивался и фальшивил, когда она собралась с духом и совсем кратко рассказала:

   — Матушка моя, как ты поняла, училась в той же школе головорезов, потом служила... Тоже была в Яви на задании. Последний раз живой я её видела в Нави, а здесь — только её голову и сердце довелось получить... Сердце превратилось в чудесный самоцвет, который может мгновенно исцелять... Потому что белогорская игла, вонзившаяся в её руку, дошла до него. Маруша и Лалада соединились в нём, сплавленные воедино великой любовью, оттого оно обладает такой силой... Оно остановилось ещё до того, как меч проклятого Вука снёс матушке голову. Он принёс мне в мешке то, что от неё осталось... Я похоронила останки под сосной... А потом увидела, что на сосне появилось её лицо. Матушка спала, как спят в Тихой Роще женщины-кошки. Кончилась для неё война, завершился её путь. Но её сердце до сих пор со мной. Всегда со мной, как она и пообещала однажды.