Песня исцеления (СИ)

   Временами она вскакивала в холодном поту: печь-то не затопила! Ох, сейчас как ворвётся разъярённая свекровь, как закричит: «Чего на постели разлеглась, ноги вытянула, лентяйка?!» А спустя миг, протирая слипающиеся ошалелые глаза, Будинка понимала: не нужно никакую печку топить, и нет больше свекрови, не ворваться ей сюда, далеко она!.. А нынешняя мягкая постель — не чета лежанке, на которой ей приходилось спать в том доме. И никто с неё не гонит. Свекровь, бывало, нарочно ей, усталой от возни с малыми детками, спать не давала. Так и маялась Будинка: и ночью не выспишься, и днём не отдохнуть: дела, заботы, одно за другим, будь они неладны! Как рабыня бесправная, вечно ругаемая и избиваемая жестокими хозяевами, трудилась она, и труду тому безрадостному не было конца и края.

   И за водой бегать не нужно, нет надобности таскать тяжёлые вёдра. У Будинки была собственная комната для омовения. Там стояла удивительная вещь — купель. Туда сама собой наливалась тёплая вода, стоило только приказать. Хоть каждый день мойся. Рядом всегда лежал брусочек душистого мыла, но имелся и привычный для Будинки древесный щёлок и отвар мыльного корня. Мылом она пользовалась очень бережно.

   К хорошему привыкаешь быстро. Сперва Будинка была готова каждый раз рыдать от благодарности, когда дом подавал ей завтрак в постель, а потом ничего, втянулась... И всё равно всякий раз благодарила, ведь знала: дом-то живой. Значит, наверно, и ему доброе слово приятно. Было удивительно и забавно разговаривать с ним, как с живым существом, и Будинка придумывала ему разные ласковые прозвания: домушка, домик, домочек. А иной раз по стенке гладила, приговаривая:

   — Уж ты мой хороший дружочек, домушка-домочек!

   Всё живое любит ласку да добро, вот она и дом норовила приласкать. Она и с вещами разговаривала, ведь они были частью домашней обстановки.

   В доме мужа дети спали очень плохо, самой Будинке покоя не давали, а здесь, когда она стала ежедневно пить воду из Тиши и есть по ложечке тихорощенского мёда, который доставала для молодой матери добрая госпожа Радимира, и малыши стали спокойными. Будинка и их поила этой водицей. Удивительная это была вода! Когда надо было взбодриться — бодрила, а когда требовалось успокоение — утихомиривала, а мёд, прозрачный, как слеза, с крошечными золотыми блёстками света внутри, давал много сил.

   И всё-таки, как хорошо ни жилось Будинке в доме госпожи Рамут, а накрывали её порой какие-то странные приступы: вдруг становилось трудно дышать, сердце дико колотилось и рвалось из груди наружу, как пойманная птица — ни с того ни с сего. Ужас охватывал, и казалось ей, будто она вот-вот жизни лишится. Кудесница Светлана сказала:

   — Это жестокость, которую ты от мужа вынесла, всё ещё сказывается. Ничего, прогоним приступы твои.

   Волшебница рисовала пальцем золотое кружево, и узор, колыхаясь, сеточкой охватывал голову Будинки. Тело становилось лёгким-лёгким, словно она парила в пустоте — мягкой, ласковой, блаженной. И, раскатываясь чарующим эхом, со всех сторон окружал её голос Светланы:

   — Успокаивается душа твоя, и всё дурное изглаживается, стирается, забывается... Уходит весь страх, вся боль за леса далёкие, за горы высокие, за моря глубокие...

   После таких погружений просыпалась Будинка освежённой, расслабленной, а на душе было так тихо, беззаботно, хорошо и светло, что улыбка сама расцветала на губах. Её сердце наполняли покой и счастье. Светлана, сидя рядом, улыбалась:

   — Ты здесь среди друзей, голубушка. Больше никогда и никому не будет позволено тебя обидеть.

   Будинка, никогда не видевшая столько добра сразу, временами даже плакала, но это были хорошие слёзы. От них бегали сладкие мурашки по коже, голова чуть тяжелела, но из груди уходило что-то горько-жгучее, безнадёжное, унылое. К госпоже Рамут питала она глубочайшее благоговение и почтение, боялась глупым, неловким словом или делом рассердить хозяйку дома. Ещё жил в ней страх: а вдруг выгонят? Но госпожа Рамут никогда не сердилась, не повышала голоса, разговаривала мягко и спокойно. Одним-двумя словами она была способна рассеять все тревоги и страхи Будинки, и та прониклась к хозяйке дома пылкой преданностью. Ей хотелось услужить хоть чем-нибудь, и даже жаль порой становилось, что дом сам всё делал. Будинке хотелось своими руками готовить для госпожи Рамут её любимое крошево с огурцами, зеленью и яйцом, и это было бы ей в радость, а не в тягость. Когда служишь тому, кого любишь и уважаешь, это становится не обязанностью, а удовольствием.