Песня первой любви

Девочки, парно взявшись паровозиком, трогали друг друга за грудь через подмышки.

Мужики смотрели друг на друга, связанные круговой порукой, одуревшие были их лица от голых и полуголых, а жены их беседовали исключительно друг с другом, но неизвестно о чем.

Старички и старушки шли, сохраняя умильное выражение лица и как бы окончательно утратив видимые глазу принадлежности своего пола.

Девушки не сопротивлялись больше жманью веселых кавалеров в хорошей одежде.

И какая-то женщина выбежала на середину, остановив поток, увлекаемый к двери неведомой силой, и крикнула, подняв правую руку, а обращаясь, по-видимому, к подругам:

— Представьте себе. Я не устаю видеть этот фильм. Я видела это несколько раз и не устаю видеть.

И еще какой-то сидел в ложе старого клуба, где кресла обтянуты старым подновленным синим бархатом, и строго смотрел в опустевший белый экран, какой-то с усиками и черными бакенбардами, в железнодорожной форменной фуражке — важный, величественный, неприступный.

А когда уже притушили свет, то оказалось, что всем в общем-то на это дело, на убитого Киша начихать. Все довольные и возбужденные стеклись к выходу, оставляя нас с Валерой одних, плачущих, сидящих.

Но не все же нам сидеть плакать.

— Давай выпьем еще, что ли, — говорит Валера, — за упокой души коэффициента использования шпура.

— Ты не понимаешь, старик, — заныл я, — ведь этот фильм — нечто большее, чем обычный банальный детектив. Он бичует возвеличивание идолов из молодежи. Он показывает, как слава приводит их к падению и печальному концу, бичует их распутный образ жизни.

— В «Белой ночи» и выпьем, — решает Валерка.

— А тебе в смену когда — завтра?

— Завтра. Шахта, — отвечает Валера. — В… в пять пятьдесят вечера, третья смена. Понял?

— Понял, — слезливо отвечаю я, — но не могу. Извини. Завтра утром — в рудоуправление. Я в НИИ. У нас это строго. Пить — ни-ни. НИИ.

Ну, а впрочем-то, конечно, в «Белую ночь» и еще куда-то, где коктейль через соломинку и прочие безобразия: помню только — полосатенькая такая юбка чья-то и негр браслетами тряс, ручными. Звали вроде бы Мгези, а может, и нет, а может, и не негр вовсе, и не юбка. А в общем-то — это все не так уж и важно, где, что и как. Я вот думаю, что, может быть, даже не играет роли и описание просмотренного мною фильма укокошенного про Киша.

Важно, что сняли тогда, в тот же день, с меня мои замечательные подаренные часы.

А так как рассказ этот не просто рассказ, а детективный, называется детективным, то вот и догадайтесь — кто? Кто снял мои часы с меня?

Помните, я велел вам отметить себе шпану в клешах?

Так вот, она — нет.

Она бы, может, и могла, но в Заполярье летом, как известно, летом ночью день. Всё светло. Мы шли из темного пустого кинозала клуба «Дом металлурга» в «Белую ночь» в 23 часа 30 минут местного времени, а на нас солнце с неба светило. Нет, снять часы шпане летом в Заполярье очень трудно.

Детектив есть детектив. В нем все может и должно быть. Уж не друг ли Валера, пригретый мной на груди, подло снял. Ведь он тоже отмечен (его глаза заблестели, увидев мои часы).

Да нет! Что вы! Как можно! Помилуйте! Валера? Снять?

Полгода жил я у него «графом» в общежитии, и мы ели картошку из одной алюминиевой сковородки двумя алюминиевыми вилками, украденными в столовой Дорогомиловского студгородка г. Москвы. Да к тому же он получает сто шестьдесят плюс районный коэффициент один и пять плюс десять процентов полярки. Какое уж там красть, снимать часы у друга!

Теперь все торжествуйте!

Остается самое нелогичное, как это может и должно быть в детективе, потому что в детективе может быть все.

Часы с меня снял мой начальник!!!

Торжествуйте, ибо в детективе может и должно быть все. Часы действительно снял с меня мой начальник Усатов Ю.М. Снял с меня Юрий Михайлович также плащ, пиджак, рубашку и ботинки. Носки и брюки оставил. В носках и брюках он положил меня спать на деревянную кровать, когда я белой заполярной кольской ночью ворвался к нам в номер гостиницы городского коммунального хозяйства и, хохоча и плача, рассказал ему про Киша, Валеру, Петрозаводск, негра Мгези, работу, шпуры, Московский геологоразведывательный институт, а также хотел мыться в ванне.

Вот. Снял с меня часы, а теперь говорит (сказал утром), что уважает меня как молодого специалиста и что, дескать, это — только на первый раз прощается, и всякое другое такое, что смотри-де я, что если так себя буду иногда вести, то как бы мне в один прекрасный день не распрощаться с нашим золотым замечательным НИИ, который послал меня в командировку на Кольский, платя командировочные, квартирные и сохраняя по месту работы заработную плату.

Вот так Киш. Вот так Валера. Спасибо! Удружили!

А я торжественно при всех заявляю, что больше так не буду.

* Ромаша — уже упоминавшийся здесь мой близкий друг Роман Солнцев. Он действительно подарил мне тогда очень красивые часы, которые я вскоре утратил по пьянке.