Песня первой любви

Всем ясно, что и доча и жена Стул Стул Табуретовича не пропадут у нас в Советском Союзе… Доча закончит школу и, может быть, даже станет профессиональной пианисткой. А если и не станет — не велика беда. Жена найдет себе другого, потому что красивая.

Но ведь это же безобразие! Вы представляете, как им обидно было видеть своего дорогого пьянчугу не за обеденным столом, а в гробу.

Вы представляете, что будет, если все пьяницы станут падать со стульев и умирать? Ведь для неокрепших детских душ их детей это может оказаться таким сильным потрясением, что они свободно могут запить сами, и пьянство таким образом получит цепную реакцию.

Дикалон

Любо-дорого было смотреть на четкую и слаженную работу токарного цеха завода резинотехнических изделий. Лица рабочих суровы и напряженны. Колечками вьется стальная стружка. Весело бежит белая эмульсия. А лишь перерыв, то сразу — шутки, смех. Стучит домино, и каждый рассказывает, что он видел в жизни.

Больше всех в жизни повидали токари Петров и Попов. Их все всегда с удовольствием слушали и окружали всеобщим почетом и уважением.

Потому что они не только много повидали в жизни, но также и перевыполняли норму на большое количество процентов.

А ведь люди они были совершенно разные. Попов — веселый толстяк, пил исключительно пиво, и только по праздникам.

Петров же — наоборот. Тощий, длинный. Не имел правой почки, которую вырезали. Нервный. Пил не только по праздникам, но и по воскресеньям. И по субботам он тоже пил. А также неоднократно хвалился в пьяном виде, что любит пить не водку, а обычный «тройной» одеколон.

— И что ты находишь в этом одеколоне, дурак? — говорили ему коллеги.

— Я нахожу в нем все, — важно отвечал Петров и пил вместо водки одеколон. Однако работал он прекрасно, повторяю это.

И тут так случилось, что в цехе сильно развернулось соревнование за лучший труд.

Все работали не покладая рук. Были сделаны важные почины. Развернулась борьба за экономию материалов. Впереди, конечно, шли Попов и Петров.

Работая, они подзадоривали друг друга, и работа двигалась полным ходом.

Настало время подведения итогов. И тут случилась удивительная вещь. И у Петрова и у Попова показатели оказались совершенно одинаковыми. По всем статьям. И по выработке, и по экономии. Стали судить и рядить, кому из них должно быть присуждено первое место, но не пришли ни к какому выводу.

— Может быть, можно дать кому-нибудь из них второе место? — предлагали люди, желающие все утрясти.

А другие люди, желающие все утрясти, возражали:

— Как же так? Почему один из них должен страдать, а другой за его счет получит первое место?

Интересно было бы вам посмотреть на виновников спора. Если бы это было где-нибудь в другом, менее спаянном коллективе, то они, может быть, и дулись друг на друга, а возможно, даже и подрались. А тут — нет. Спокойно и размеренно точили они детали и лишь изредка поддевали друг друга необидными остротами.

Так, например, однажды Попов заявил:

— Это товарищ Петров потому так прёт, что у него внутре карбюратор. Он на одеколоне работает.

Тут-то всех и осенило. Сразу же один товарищ другому говорит:

— Я чувствую — мы не можем присудить первое место товарищу Петрову, потому что как же мы можем присудить первое место товарищу, который жрет одеколон.

— И вдобавок этим кичится, — поддержал его товарищ, к которому обратились.

Вот какие разговоры пошли по цеху. И, услышав их, Петров изменился в лице.

— Нет. Дикалон ни при чем, — говорил он в курилке. — Я не понимаю, при чем тут дикалон. Я работал честно, а что я пью дикалон, это — мое дело. Ты вот квас пьешь, я ж к тебе не лезу. А я пью дикалон, и ты от меня отвали.

Но подобная нахальная пропаганда мерзкого напитка только усугубила его вину. И товарищи, сурово посовещавшись, поставили вопрос круто: они не только лишили Петрова первого места, но также изобразили его в стенгазете в гнусном виде, как он прыщет себе в рот из пульверизатора. Прыщет одеколон.

А Попову заказали его собственную фотографию размером 18 на 24 и повесили фотографию на видном месте с надписью, поясняющей заслуги Попова.

Многие в тот день смотрели на Петрова. А у того личико стало совсем тощее, головой он вертел, как волк, и тихо говорил:

— Не понимаю я это. Это — непорядок. Зачем я честно работал? Чтобы меня нарисовали, как курву? Я не хочу так. Я так работать не договаривался. Так нечестно. А я все равно буду там висеть.

Вот тут-то бы и обратить внимание товарищам на эти его довольно странные слова. Все-таки действительно они поступили несколько бестактно. Надо, надо было наказать Петрова и разъяснить ему вред употребления в пищу одеколона. Надо было, но не так же круто. Надо было как-нибудь помягче.

Многие так подумали, когда утром следующего дня заявились в цех и обнаружили следующую дикую картину, висевшую до прихода милиции и «скорой помощи». Висел. Он висел. Петров повесился на собственном ремне. Повесился на том самом видном месте, где была фотография его конкурента. И, повесившись, заслонил собой фотографию своего конкурента.