Песня песка

Дальше по плану у них значилась прогулка по икавезману. Нив беспокоился, что в торговых кварталах не протолкнуться из-за ряженых толп, решивших растранжирить в честь праздника все сбережения, но Ане требовался отдых — от жарких улиц, от песка, от дыхательной маски, — а в икавезманах трудились сотни дхаавов, и воздух так насыщался свежестью, что кружилась голова. Они могли пообедать, выпить стаканчик макара́нды, о чём-нибудь поговорить.

Ана сняла дыхательную маску.

Они зашли в самад на последнем этаже и сели рядом с парапетом. За перилами открывался головокружительный вид на огромную винтовую лестницу, а с прозрачного, в пылевых разводах, потолка падали солнечные лучи. Ана неожиданно разговорилась. Она спрашивала обо всём, что видела — сколько лет тем гармиям, которым, как убеждал её Нив, уже десятки раз перекрашивали фасад, когда включат всю праздничную иллюминацию, что означают различные цвета у флагов.

Вокруг кипела жизнь. Люди спускались и поднимались, вещатели о чём-то вещали, перекрикивая друг друга, бренчала суматошная музыка, хлопали невидимые двери.

Ана потягивала ледяную макаранду, а Нив взял себе немного катто́йи. Он слегка опьянел, и ему вдруг захотелось остаться здесь, на последнем этаже огромного икавезмана, никуда не уходить.

— А как называется эта станция? — спросила Ана. — Которая тут рядом?

Щёки её раскраснелись, но дышала она легко.

— Келиван, — ответил Нив.

Ана задумалась, решая что-то.

— И куда мы поедем теперь? — спросила она, отодвигая стакан.

— Так, по плану у нас… — начал Нив и вдруг осёкся. — А ты бы куда хотела?

— Не знаю. Решай ты.

— Можем съездить в центр города, но там наверняка началась упадра — толпы будут страшные.

— Да, я знаю. И на станциях тоже. Так мы домой к салюту не успеем.

— Вряд ли, конечно, всё настолько плохо, но…

Каттойя обжигала горло.

— Можем ещё съездить в музей пустоты. Там было здорово. Там можно посмотреть, как…

Как солнце выжигает землю намертво, превращая её в пустыню. В зону молчания. В пояс ветров.

Пора было идти. Нив подхватил куртку, перекинутую через спинку стула, проверил, что ничего не забыл на столе.

— Ты точно не устала? Этот румянец на щёках…

Ана покачала головой.

Когда они спускались, объявления из вещателей сливались в надсадный шум, бесцеремонно перебивая друг друга. Чей-то бодрый голос торжественно зазывал на распродажу — только в этот день, невозможные скидки, никак нельзя пропустить, — и его тут же заглушала ритмичная музыка, похожая на танцевальную. В мелодию вклинивались протяжные гудки, и уже совсем другой голос, в другой тональности, подхватывал прерванное объявление и на одном дыхании приглашал всех подняться, спуститься, найти этаж, отдел с порядковым номером, запрятанный где-нибудь магазинчик, после чего обрывался, и новый диктор радостно поздравлял всех с торжеством.

Они спустились на первый этаж. Голоса и музыка затихли, оставшись где-то высоко, наверху.

Ана надела дыхательную маску.

На Келиване образовалась совершенно не праздничная, яростная давка, и им пришлось пропустить несколько поездов. Нив обнимал Ану за плечи, защищая её, когда они проталкивались в вагон. Хмельная толпа прижала их к самой стене, до окон было не дотянуться, и Ана задыхалась от духоты.

Нужно продержаться несколько станций, пересесть на новую ветку — и продолжить путешествие в пустом составе.

Ана прижималась к Ниву и тяжело, устало вздыхала. Поезд трясло на поворотах, руки соскальзывали с поручней, и люди в вагоне едва не падали, грубо наваливаясь друг на друга. Слышались ругательства на гали, сопение, хрип. Нив жалел, что не настоял на возвращении домой. Можно выйти на первой же остановке, сбежать подальше от праздничных толп. Но Ана вдруг посмотрела на Нива, чуть склонив набок голову — её влажные глаза блестели, — и он понял, что она улыбается в дыхательной маске.

В поезде на другой линии, и правда, было безлюдно.

Ана снова села у окна. Вагон раскачивался на рельсах, состав стремительно набирал ход. Нив успокоился. Они просто сбились с пути, заблудились в бесчисленных переходах между станциями хагаты, но теперь вернулись на нужную линию, где снова одни.

Ана смотрела в окно на размалёванную улицу. Поезд ускорялся рывками, как ветер, и взмывал над полыхающим от флагов городом. Они молчали — и Нива пугало молчание. Он принялся рассказывать Ане о городе, хотя она-то как раз, в отличие от него, прожила здесь всю жизнь. Нив говорил всё, что приходило ему на ум, всё, что он вычитал в листовках или услышал по радио — общая площадь, протяжённость транспортных линий, суммарная высота всех зданий, среднее количество места на одного человека. Поезд со скрежетом и свистом нёс их над заполненными улицами. По стёклам вагона скользили отблески фонарей и отражения разукрашенных домов.

Ана слушала с удивлением и даже перестала разглядывать улицы в окне. Она смотрела на Нива так, словно никогда не представляла, что город настолько большой, а людей так невыносимо много, и дома такие высокие, хотя вся забавная статистика, которую запомнил Нив, не имела ни малейшего смысла.