Песня песка

Врач ничего не сказал — он лишь взглянул на неё и отвернулся. Они долго молчали. Врач стоял, сцепив за спиной руки, и едва заметно кивал, хотя Ана не говорила ни слова.

Последняя беседа с пациентом. Можно просто постоять у окна.

— Вы думаете, там у меня был бы шанс? — вдруг спросила Ана, посмотрев через отражения настенных ламп на пустое утреннее небо.

— Где там? — не понял врач.

Ана не ответила.

Врач тоже посмотрел на небо. Было заметно, что он чувствует себя обязанным — из врачебной этики, из чувства долга… Но ему так хотелось поскорее закончить этот разговор.

— Тысячи миль песков, — сказала Ана.

— Да, — сказал врач.

Ещё только занималось яркое, с багряным отливом утро, но казалось, что уже спустился глубокий и оглушающе тихий, как сон, вечер. Голоса людей на улицах стихают, превращаются в шёпот. Скоро на всех улицах загорятся синие огни. Остановятся поезда.

— Я думаю, — сказал врач, — я думаю, что вам лучше…

Он снова закашлялся, размышляя, видимо, про врачебный этикет.

— У вас же есть ещё много… У вас есть ещё время. Вы можете взять буклеты. Или лечь в больницу.

Ана не ответила, она смотрела в окно.

— Кстати, вы можете ставить уколы, если хотите. Да, это прекрасный вариант. Тот препарат, который я выписывал вам в прошлый раз. Возможно, он ещё…

Врач повернулся к Ане, поджимая губы. Ана невольно потёрла левую руку чуть ниже локтя — там, где сильнее всего болело от уколов.

— Пожалуй, — она вздохнула и отвернулась от окна, — я не буду больше ставить уколы. Вы знаете, мне кажется, что от уколов…

Врач собирался возразить, но вместо этого снова прикрыл ладонью рот, сдерживая кашель.

— Что ж, вам решать, — сказал он, усаживаясь за стол.

— И это всё? — снова спросила Ана.

Врач кашлянул.

— Я думаю, на самом деле…

Он покосился на часы, затем что-то шумно поискал в карманах обвислого пиджака.

— Я, пожалуй, всё-таки смог бы записать вас…

— Мне пора, — сказала Ана.

Врач замер, не вынимая руки из кармана.

— Что ж, до встречи, — сказал он.

— До встречи, — сказала Ана.

Уже на улице, в маске, она остановилась неподалеку от агада-лая и подняла глаза на пустое утреннее небо. Не верилось в то, что только начинается день.

Когда она вернулась домой, тошнота и жжение в лёгких унялись. Дышалось легко, и она не замечала калёной духоты в комнате. Ана подумала, что всё бы отдала, только бы забыть этот разговор. Ей не стоило ходить. Неизвестность лучше.

Она ненавидела этого врача с некрасивым бугристым лицом — его манеру говорить, вечные «хорошо», произнесённые невпопад, его полные неуклюжие руки, ворох бумаг на столе, фигурку в виде вахата, всё здание этой проклятой агада-лаи, до которого нужно так долго идти пешком. Почему она должна верить? Почему она должна вообще принимать это всерьёз? Она же чувствует сама. Она же знает.

Ана никак не могла успокоиться.

Она взволнованно ходила по комнате. Дыхание участилось, руки дрожали. Она включила радио, но передавали лишь сумрачную тишину, помехи и какой-то неразборчивый крик.

Врач наверняка ошибся. Его аппарат, обжигающий лёгкие, неправильно работал. Она обязательно пойдёт к другому врачу, вновь запишется на полное обследование. Ведь ей же стало лучше, её не обмануть! Ей уже говорили, что у неё осталось всего несколько месяцев жизни. Они уже ошибались раньше.

Близился полдень. Из окна казалось, что вся мостовая занесена песком.

Долия

Несколько дней подряд Ана собиралась утром в видая-лая и, уже одевшись, понимала, что ей некуда идти. Больше не надо пробиваться через толпы на Самкаре, не надо ждать на станциях опаздывающие поезда.

Однажды она заметила необычное оживление на улице внизу — под её окнами толпились непонятно откуда взявшиеся люди, взвивались в воздух настойчивые крики, трубил тревожный горн. Ана подумала, что начался какой-то внеурочный праздник, шествие гуляк по старым кварталам, торжественный парад, но потом по сверкающим в утренних лучах путям пролетел пассажирский состав.

Нивартан наконец открыли.

Ана так поразилась, что долго смотрела на бадван, прислонившись лбом к холодному после ночи стеклу. Она вспоминала, когда в последний раз садилась на поезд на Нивартане. Казалось, это было много лет назад.

Спустя несколько часов радостный раж под включённым бадваном затих. Ана оделась и спустилась на улицу.

Она чувствовала себя хорошо, дышалось легко, голова не болела — утренние инъекции теперь её не отравляли. Приближался полдень, однако солнце скрывали редкие облака, и привычное для такого часа пекло получило неожиданную отсрочку.

Ана вспомнила — год назад она так же шла по этой полуденной улице, опаздывала на урок. Ей нездоровилось после укола, а маска с забитыми фильтрами издавала при каждом вдохе надсадный хрип. Нив улетел в пустыню, далеко за южную стену — в первый или второй раз. Ана физически ощущала то расстояние, которое их разделяло — долгие мили выжженного солнцем песка. Но теперь она чувствовала лишь пустоту.

По бадвану пролетел поезд. УАны заложило уши от гвалта колёс. По мостовой неслась длинная стремительная тень от состава. Поезд замедлял ход.