Песня учителя

Наступил вторник, новая лекция. Спала Лотта тревожно и проснулась тоже в тревоге, но встала, по обыкновению, около восьми, хотя лекция начиналась лишь в два. Лотта выпила кофе вприкуску с темной шоколадкой с кокосовой стружкой и собралась в Академию искусств. Она решила следовать своему обычному распорядку. Когда лекции у нее были после обеда, Лотта заходила в столовую и долго завтракала, потому что с половины десятого до двенадцати там бывало малолюдно и ее любимый столик, справа возле окна, обычно оставался незанятым. Здесь ей и работалось хорошо. Словно солнечный свет, заливавший столовую, прояснял Лотте мысли. Лотта собиралась продумать план действий на тот случай, если студенты ничего толком не скажут. Она боялась, что они будут молчать, что никаких соображений о постановке «Мамаши Кураж» у них не найдется. Лотта боялась, что не сможет разговорить их. У нее было ощущение, что одна из причин, по которой они выбрали актерское мастерство, заключалась в их нежелании проявлять собственную волю, а актер, что называется, как раз и должен выполнять волю режиссера, подчиняться его приказам, режиссерское слово – закон, и, возможно, таким образом актер перекладывает на чужие плечи ответственность. «Перекладывает на чужие плечи ответственность», – повторила она про себя. Хорошо, что она не сказала этого на камеру, когда Таге Баст снимал. И вообще надо бы поосторожнее.

На улице было тепло, а от тепла и света всегда становится легче, об этом даже в популярных песенках поется. «Где-то совсем глубоко между самым банальным и самым важным существует взаимосвязь», – думала Лотта, и эта мысль казалась ей удивительно важной, хоть и не оригинальной.

К зданию Академии она подошла, уже немного успокоившись, а войдя внутрь, направилась прямиком в столовую. Там она купила булочку с сыром и ветчиной, стакан сока и чашку кофе и направилась к столику, который в это время дня считала своим и который обычно бывал свободным. Но завернув за угол, Лотта увидела именно за этим столиком преподавательницу балета; напротив нее, спиной к Лотте – она узнала его по седым кудрям, – сидел скульптор, а рядом расположилась тоже кудрявая, но блондинка – преподавательница вокала, очень харизматичная, в которую частенько влюблялись студенты.

Лотта машинально отступила назад, почувствовала, что краснеет, и развернулась так резко, что сок выплеснулся из стакана, а кофе – из чашки. Она отыскала столик подальше, где ее не заметят, но благословенного солнечного света здесь тоже не было, а было тоскливо и темно. Лотта села, повернувшись к стене. «Откуда? – недоумевала она. – Откуда этот гнетущий стыд?»

Если все так, как она действительно предполагала, то балерина участвует в проекте Таге Баста, впрочем, это Лотта знала наверняка. Скульптор тоже, скорее всего, снимается: он личность прославленная, человек-легенда, ну, и преподавательницу вокала Таге Баст вряд ли забыл, ведь благодаря ее предмету его фильм приобретал иное звучание. Почему же она, Лотта, не села вместе с ними? Особенно учитывая, что, увидев их, Лотта была уверена – они обсуждают проект Таге Баста. Откуда у нее чувство, будто они будут ей не рады? Детская уверенность, не поддающаяся объяснению. С чего вдруг они должны быть ей не рады? Этого Лотта не знала, понимала лишь, что, завернув за угол и увидев их, не могла идти дальше и сесть там, где они заметили бы ее. Она и сейчас, в тоскливом и темном углу, чувствовала себя как-то неуверенно. Лотта подхватила поднос, вышла из столовой и отправилась к себе в кабинет.

Почему она не спросила у Таге Баста, кого еще из преподавателей он снимает, чтобы в будущем избежать таких неловких ситуаций? Потому что такой вопрос означал бы, что его фильм ей не безразличен, что ей либо льстит его интерес и поэтому ее волнует, кому еще он решил польстить, либо же ее волнует, какой она предстанет в фильме, и, следовательно, хочет знать, с кем ее будут сравнивать. Оба варианта были ниже ее достоинства.

Вскоре к ней зашла Лайла Май, и Лотта хотела было спросить у нее, кто еще из преподавателей участвует в проекте Таге Баста. Лайле Май она доверяла – отношения между ними установились довольно близкие. Тем не менее Лотта одернула себя. Нет, даже Лайле Май она не станет признаваться, что ей не все равно. Оказывается, сегодня ректору исполняется шестьдесят один год, и Лайла Май зашла напомнить об этом: ректору наверняка будет приятно получить от Лотты поздравления.

Лотта поблагодарила за совет. Лайла Май нередко напоминала ей о подобных вещах, а сама Лотта то и дело забывала обо всяких памятных датах, однако сейчас ей показалось, что Лайла Май преувеличивает: одним поздравлением больше, одним меньше – какая ректору разница, ведь сотрудников в Академии искусств больше сотни?

Когда Лайла Май ушла, Лотте вспомнилось, как несколько лет назад один бывший любовник прислал ей эсэмэску, в которой интересовался, можно ли ему забрать удочку, стоявшую у Лотты на чердаке. Они договорились, когда ему лучше зайти, а напоследок он подписался: «С благодарностью, именинник».