Песня учителя

Она вздохнула, отхлебнула пива и заметила, что Таге Баст задумчиво наблюдает за ней. Он спросил, можно ли ему поснимать. Вообще-то Лотта была против – ей же слегка расслабиться хотелось, но если она откажет, как это будет выглядеть? Он что, не понимает, как его камера влияет на ее речь? Или, наоборот, понимает и поэтому и хочет сейчас поснимать?

До Лотты дошло, что она стала его сенсацией, его гвоздем программы. Других преподавателей ему едва ли удалось вывести из равновесия, а вот ее – запросто, потому что она, Лотта, вообще с трудом умудрялась это равновесие сохранять. А сейчас ему выдалась возможность заснять ее унизительное падение. Лотта видела, что для него это огромное искушение, которое могло принести ему большую победу. Выходит, для нее это унижение означает, что она проиграла? Вовсе не обязательно. Для нее это никакое не откровение. И не настолько она и отличается от других людей, в том числе своих же коллег-преподавателей, чтобы событие, важное для нее, не представляло бы никакой ценности для них, окажись они на ее месте.

Лотта слабо кивнула – больше ей ничего не оставалось. Таге Баст поднял камеру, но медленно. Включив ее, он спросил, что произошло в этот день в конце лекции, посвященной «Мамаше Кураж».

Сперва Лотта покачала головой – у нее, как говорится, не находилось слов. Немного помолчав, она с искренним любопытством поинтересовалась:

– А вам самому как кажется?

Ему показалось, будто мать-одиночка, говоря о безвыходности, задала вопрос, от которого Лотта много лет пыталась убежать, потому что он чересчур сложный, невыносимый. Поэтому лекции у нее выстроены очень гармонично, ее рассказы цепляют и запоминаются, однако если она прекратит убегать от этого вопроса, то способ преподавания ей придется полностью пересмотреть.

Лотта задумчиво кивала. Да, возможно, он прав. Вероятнее всего. Надо просто согласиться. Лотта согласилась, и ей полегчало. Как это приятно – не бороться. Не раскачивать лодку. «Мы отчего-то это не ценим, – думала она, – умение не раскачивать лодку, потерять равновесие, не стараясь из последних сил удержать его». Скорее всего, большинство людей и не подозревают, какую легкость ощущает тот, кто соглашается с критикой и отказывается бороться, отказывается возражать. Не подозревают, сколько сил отнимают возражения и отрицание. Да, она признает, что пересказывает старые идеи и труды, чтобы впоследствии провести параллели с современным миром и тем самым доказать прежнюю актуальность выбранных идей и трудов. Она признает, что этого недостаточно, далеко не достаточно, чтобы понять современную жизнь. И у нее нет никаких соображений, которые помогли бы решить задачи, поставленные современностью.

– И все же у меня есть и одно «но», – сказала она, – имею я на это право?

– Разумеется, – ответил Таге Баст.

В чем, строго говоря, заключается ее задача как преподавателя? Ответа Лотта дожидаться не стала. Ее задача – преподавать историю искусства, то есть театра, верно? И надеяться, что ей удастся вдохновить студентов на дальнейшие размышления как о вечных, так и о современных проблемах. Ведь это им предстоит жить дальше, это их ждет большой мир, а сама Лотта уже совсем скоро уйдет на пенсию. Так?

– В определенном отношении, – согласился Таге Баст не сразу, и Лотта поняла, что ее ждет очередная волна критики. – Когда вы выбираете такой, – он на миг умолк, будто сомневаясь, что она выдержит это слово, – пафосный стиль изложения, когда втягиваете студентов в события пьесы, особенно если речь идет о драматургии Брехта, не рискуете ли вы лишить их возможности размышлять и анализировать? – Он снова помолчал, а потом добавил: – Когда вы разжевываете все и вкладываете им в головы уже готовые формулировки, то запираете студентов и не позволяете им втиснуть в свой мозг ничего своего.

Ее тянуло ответить, что он явно переоценивает первокурсников с факультета актерского мастерства, заявить, что попытайся она заставить их размышлять и анализировать – а речь шла о студентах, кому в среднем года двадцать три и кто в первую очередь мечтает прославиться и только и грезит о роскоши и богатстве, – так вот, попытайся она заставить их размышлять и анализировать, и они просто-напросто заснут или вообще прекратят посещать ее занятия. Все это печально, но она не виновата. Однако Лотта сдержалась, иначе это выглядело бы так, будто она перекладывает ответственность на чужие плечи и обвиняет студентов в том, что те заставили ее выбрать определенный стиль преподавания. Вместо этого Лотта выбрала стратегию, которая, как оказалось, приносит облегчение.

– Тут вы наверняка правы, – согласилась она, – подобный риск, конечно же, существует.

– И, следовательно, – не унимался Таге Баст, – конфликты как прошлого, например показанный в «Мамаше Кураж», так и современные, в упоминания о которых вы вкладываете столько пафоса, предстают безвыходными?

– И тут тоже вы правы, – поддакнула Лотта.

– И поэтому ваши лекции производят на студентов гнетущее впечатление и лишают их воли к действию?

Вон оно что.