Песня учителя

Но он не плакал – пока не плакал, и Лотта вернулась к плите. Тишина не казалась ей глупой. Лотта не нарушала ее. Никто из них ее не нарушал. Минут через пять, а может, семь, кто знает, кто вообще обращает на такое внимание, Таге Баст снова поднял камеру.

– Если у вас, как вы говорите, уже столько отснятого материала, а привести его в порядок руки не доходят, то не лучше ли вам посидеть дома, обработать то, что есть, и не снимать больше? – предложила Лотта.

Он ответил, что чувствует, будто чего-то не хватает.

Ей хотелось сказать, что чувство, будто чего-то не хватает, есть у каждого. Как ей казалось, он намекает, что это из-за нее у него чего-то не хватает, что это она виновата. Лотта промолчала, но спокойная тишина сменилась тревожным молчанием.

Пожалуй, вешенки уже прошли достаточную термообработку, и, поставив сковороду на стол, Лотта намазала ломоть хлеба маслом, положила сверху порезанные и пожаренные вешенки, посолила, поперчила и положила перед ним на тарелку. Таге Баст недоверчиво уставился на грибы. Неужто испугался, что она его отравит? Неужто чувствует себя таким виноватым? Боится, что она его отравит, а потом, когда он потеряет сознание, разобьет камеру? Да ведь он, скорее всего, успел пересохранить все, что наснимал, еще куда-нибудь, конечно, такие бесценные для него кадры, нельзя же их потерять, нет, ни за что в жизни. Об этом Лотта не подумала. Его фильм, в котором, как она поняла, главную роль она и играла, будет существовать вечно. Как странно: вот напротив нее сидит студент Школы искусств, а ей, Лотте, пожалуй, хотелось или мечталось, чтобы он испарился, исчез с лица земли. Так уж люди устроены, по крайней мере, так устроена она – при чем тут, интересно, вообще устройство? – ей хочется, чтобы все, кто знает о ней нечто, что она сама лучше скрыла бы, чтобы все они перестали существовать. Так, получается? А единственный способ положить конец существованию, так чтобы Лотта при этом относительно успокоилась, – это смерть. Теперь же выходит, что даже и смерти проблему не решить, потому что материалы-то никуда не денутся. И, кстати, – утешала себя Лотта, – что ему о ней такого известно, чего остальным лучше не знать? Что?

Пока Таге Баст рассматривал такие редкие весной вешенки, на которые Лотте повезло наткнуться в Маридалене, она быстро прокручивала в уме свои лекции. Совершенно обычные, ничего особенного! «Чего же я тогда боюсь?» – спрашивала она себя. «Чего я так боюсь?» – тянуло ее спросить у Таге Баста и заодно заверить его, что на тарелке у него нет ни единой бледной поганки – кстати, бледные поганки появляются только осенью, – но Лотта промолчала. Ведь всего несколько секунд назад ей хотелось или мечталось, чтобы Таге Баст испарился, исчез с лица земли.

Вид у нее, судя по всему, стал отсутствующим, потому что Таге Баст, прямо как тогда, у реки, когда Лотта подумала, что так спрашивают только любовников, спросил:

– О чем задумались?

И если в прошлый раз Лотта попыталась объяснить, о чем она думает, то сейчас не получилось бы. Поэтому она ответила, будто бы ни с того ни с сего, но голосом, полным нежности, что если он заплачет, она проведет рукой по его лицу, дотронется указательным пальцем до его губ и скажет: «Эти губы».

Он покраснел, она это заметила, хотя на кухне, где они сидели, и было темновато. Нет, этот румянец – не повод для насмешек. Таге Баст покраснел и опустил глаза, и это означает… Нет, Лотта даже думать об этом не желает. Покраснел он по той или иной причине, и обе причины ужасны. Он отвел глаза, поднялся и сказал, что ему пора, бросил взгляд на бутерброд с вешенками, извинился и, споткнувшись по пути в прихожую сначала о стул, а потом о корзину с дровами, склонился над ботинками. Когда он выпрямился, щеки у него по-прежнему горели. Смущенно поблагодарив ее, он вышел на улицу, а Лотта бросила ему вслед:

– Встретимся послезавтра, – и добавила, потому что теперь, как ей казалось, они поменялись ролями, – на очередной гнетущей лекции о Брехте!

Легкость, с которой она бросила ему в спину последние слова, исчезла, когда Лотта легла в постель и вознамерилась заснуть. Мысль о том, что снятый Таге Бастом фильм будет существовать вечно, вернулась и внушала Лотте тревогу – не важно, по какой причине Таге Баст покраснел.