Песня Вуалей

– Нет, что вы, – я пожал плечами. – Я даже вполне понимаю это желание. Но перед вашим отъездом я хотел бы задать несколько вопросов. Желательно прямо сейчас, – мягко попросил я. Моя собеседница как-то очень нервно и даже судорожно вздохнула, но резко кивнула.

– Отдохните полчаса, – велела она грузчикам и кивнула мне, предлагая следовать за ней. – Говорите, – разрешила женщина, когда мы прошли в полупустую гостиную, из которой большую часть мебели уже вывезли.

– Присядьте, разговор может быть сложным, – предложил я, подавая пример и опускаясь на низкий объемный диван у стены. За моими движениями женщина наблюдала с озадаченно-сочувственным выражением. Логика подсказывала, что это из-за ноги. Хозяйка некоторое время помялась, стоя рядом, но все равно присела. – Да, простите, я не представился. Следователь Дагор Зирц-ай-Реттер, ИСА. Позвольте объяснить, что именно привело меня в ваш дом… Кстати, а где ваша дочь?

– Она собирает вещи. Вы и с ней хотите поговорить?

– С ней особенно, – кивнул я. – Но начнем, пожалуй, с вас. Я уже в общих чертах в курсе, как именно развлекался ваш покойный супруг. Скорее всего, знаю гораздо больше, чем вы. Но я здесь не для того, чтобы открывать вам глаза на покойного или тем более в чем-то вас обвинять. К сожалению, таким нехитрым способом он сумел избежать наказания, но вы можете рассказать что-то о прочих его делах и, самое главное, контактах, чем поможете изобличить его сообщников.

– Оставьте мать в покое, – прозвучал от дверей тихий голос. Мы одновременно обернулись на звук.

Судя по всему, это была та самая дочь Юнуса Амар-ай-Шруса. Очень симпатичная девушка с длинными медными волосами, синими глазами и правильными чертами лица. Здоровый цвет лица и румянец на щечках говорили о неплохом самочувствии, но смущало странное выражение в глазах, трудно поддававшееся определению. Как будто эта девочка видела что-то недоступное всему остальному миру. И если старшая из женщин на эмоциональном уровне была несколько встревожена моим визитом, но основной частью ее заполняло облегчение и надежда на лучшее, то младшая была полна тоскливой обреченности.

– Гайда, что за тон? – нахмурилась мать. – Господин следователь…

– Мам, не надо. – Девушка устало поморщилась, как будто это именно она была взрослой и умудренной жизнью женщиной, разговаривающей с собственным любимым, но не очень умным ребенком. – Пожалуйста, господин следователь, давайте вы сначала поговорите со мной, а потом, если останутся какие-то вопросы, уже с мамой, хорошо?

– Если вам так будет удобнее. – Я пожал плечами. Судя по всему, младшая знала гораздо больше, чем старшая, поэтому я ничего не терял.

– Мам, выйди, пожалуйста, хорошо? – обратилась Гайда к матери, и та, смерив ее грустным взглядом, кивнула и вышла. На мгновение я уловил отголоски какой-то старой и неосознанной боли. – Этот ублюдок легко отделался, – тихо и как-то не зло, а опять очень устало проговорила девушка, присаживаясь на место матери.

– Увы, – медленно кивнул я, без труда понимая, о ком она. Спорить было глупо, я и сам так думал. – Я правильно понимаю, вы помните гораздо больше, чем ваша мама?

– Взрослые часто забывают, что дети очень много видят. Не все понимают, да, но им свойственно взрослеть, – глубоко и тяжело вздохнула она. – Он не всегда такой был. Мне было лет пять, когда все это началось. Я тогда ничего не понимала, но очень остро почувствовала, что что-то не так. Маме он подчищал память, но… она вдруг перестала смеяться. Все вроде бы было по-прежнему, только одна вот эта мелочь. Дети такое хорошо замечают. Первый раз я его застала за «развлечениями» в семь лет. Это была какая-то совсем молоденькая незнакомая мне девушка. Я тогда не поняла, что именно происходит, а он, увидев, что я на него смотрю, только обрадовался. Потом было еще несколько случаев… Мне теперь кажется, он специально подстраивал все так, чтобы я его обнаруживала. Ему нравилось, что я видела и что я знала. К счастью, о его развлечениях с мамой я узнала только годам к четырнадцати. Если этих девочек он просто насиловал, то ее… – Она запнулась, судорожно вздохнув, но продолжила. Глаза девушки оставались сухими. – Над ней он издевался. Ему нравилось, как она плачет, кричит и зовет на помощь, да еще каждый раз заново. Кажется, с остальными он просто боялся так развлекаться – они все были Иллюзионистками, поэтому могло не получиться заставить забыть. Он вообще был трусом. И умер трусом.

– Почему вы не пошли с этим к нам? – задал я самый очевидный вопрос. Нет, я понимаю, когда была маленькая, маленькому ребенку могли и не поверить. Но позже?

– Не знаю, – тяжело вздохнула она. – Правда не знаю. Мне вообще не приходило в голову, что об этом можно рассказать. Только когда эта тварь сдохла, я сама вдруг задумалась: а почему? Может, я дура или тоже трусиха. Наследственность дрянная. – Гайда горько усмехнулась. – А может, это его магия. Ему хотелось, чтобы я знала, но молчала.

– Он… развлекался один? – уточнил я.