Песочное время - рассказы, повести, пьесы

Все уже опять шли гурьбой по лестнице. Будь Кис сейчас хоть чуть-чуть менее обескуражен всеми событиями, обрушившимися за сегодняшний вечер на него, он, вероятно, подивился бы про себя той новой необъяснимой перемене, которая в очередной раз совершилась в отношении к нему окружающих, и особенно Ёлы, Пата, Гаспарова и Светы: Тристан и Ира слишком все же были заняты собой... За время отсутствия его в studio что-то словно бы произошло не то с ним, не то с ними, что-то такое, что не касалось собственно до его похождений, никому неизвестных здесь, но благодаря чему он перестал нарушать равновесие в общем миропорядке, так ревностно перед тем оберегаемом всеми от него. И если прежде, с появлением Маши, все почему-то стали прятать от него взгляд, избегали говорить с ним и избегали самого его, не давая, разумеется, при этом себе труда понять, кому и зачем это могло быть нужно, то теперь, когда он вдруг, выскочив им навстречу, вмешался в свечной ход, краем глаз только глянув в сторону Гарика, но ничего уже не ощутив в себе, остальные, тоже, конечно, не заметив и этого его взгляда, тем не менее потянулись к нему как бы сами собой, будто соскучились по нему, долго не видя его рядом. Теперь уж никому не было дела до его чувств. К тому же все совершалось слишком быстро, все были возбуждены огнями и тьмой, и Киса охотно хлопали по плечам, смеялись и тормошили его, вновь, как и прежде, не зная, зачем делают всё это. Из всех одна только Ёла заметила в себе слабый след раскаяния, да и то лишь потому, что еще раньше, в studio, успела хватиться Киса и испугалась за него. Теперь этот ее испуг показался ей напрасным. В чем именно она раскаивалась, этого она тоже понять не могла, причины спрятались уже в свои тайники, и Ёла, веселясь и болтая, отдала Кису свечу, решив тотчас выбросить из головы собственную мнимую, как она думала теперь, вину. Кис между тем того только и ждал. Он еще ответил вежливой ужимкой Ёле и Пату, сказал что-то допустимо-острое Свете, съехидничавшей на его счет по поводу его прически и галстука, но лишь ёлина свеча оказалась в руках его, как он сразу забыл обо всем и погрузился взглядом в пламя. Казалось, огонь околдовал его.

Прежде, изображая из себя в глазах Ёлы или Маши натуру тонкую, ранимую и во всяком случае склонную к витанию в облаках, Кис, будучи такой натурой на самом деле, порой намеренно напускал на себя вид мечтательной отрешенности и щеголял им. Это требовало уже и его реноме. На снимках, где фотографировался весь класс, он норовил всегда глядеть вдаль, поверх объектива. Но теперь, после всех событий, смешавших расстановку его внутренних сил, что-то действительно произошло в нем: лицо его вытянулось, он как-то замер, глядя на огонь, и не сразу заметил, когда процессия, миновав один за другим все повороты подъездной лестницы, спустилась, наконец, к нижнему, холодному этажу.

Вероятно, мороз к ночи усилился. Вблизи входной двери стоять было зябко, на лестницу дуло (где-то наверху была открыта форточка), и от сквозняка пламя свечей тревожно заметалось в руках, ломая тени. Все стихли вдруг, ожидая с дрожью, пока Света отомкнет дверь, так что Кис, привлеченный общим замешательством, тоже поднял невольно глаза от огня и уже без ложного смеха поглядел кругом. Взгляд Лёнчика снова попался ему. Но Кис как-то выпустил вовсе из виду то, что Лёнчик тоже мог быть здесь: Лёнчик спускался тихо и шел позади всех, без свечки, вряд ли интересуясь этой общей забавой. У него было свое на уме, а между тем Кис успел вовсе забыть о нем и даже не сразу понял, чего тот, собственно, теперь от него ждет. Он напряг лоб, соображая что-то. Но в этот миг дверь поддалась, озябшая Света вопреки вежливости вбежала первой, и тотчас следом за ней вся процессия с радостным шумом и улюлюканьем хлынула в прихожую словно бы с двух сторон: зеркало против двери, тускло блеснув от свечных огней, отразило шествие.