Жизнь Киса складывалась так, что, проходя чуть не каждый день мимо светиной квартиры (в последние, смутные для него времена целебные беседы с Ёлой требовались ему все чаще), Кис, однако же, в гостях у нее до сих пор ни разу не бывал, и теперь странное любопытство пробудилось в нем. Квартира Светы, большая и удобная в сравнении с studio Натальи Поликарповны, была получена светиным отцом тотчас после рождения у него дочери, шестнадцать лет назад, причем это обстоятельство как раз и явилось тогда решающим аргументом в пользу выделения ему трехкомнатной, то есть престижной и просторной по общепринятым меркам квартиры. С тех пор все шестнадцать с половиной лет квартира неукоснительно улучшалась, обставлялась и отделывалась им с прилежанием, выказывавшим в нем, быть может, искреннюю страсть. Впрочем, светин отец и действительно был человек страстный. Женившись в ранней молодости по любви и, как говорили тогда, даже по какой-то необыкновенной с его стороны любви, сделавшей шум в Городке, он в то же самое время относился к беспечному и счастливому разряду людей, очень мало, а вернее, может быть, и совсем не озабоченных содержанием собственной работы. Он был попросту равнодушен к ней. Стало ясно это, правда, не сразу. По темпераменту и внешним признакам его легко было счесть за энтузиаста, это он хорошо знал сам, а потому с первых же шагов в НИИ, куда он был распределен после технического института на мелкую ставку инженера-конструктора ("должность церковной крысы", - как он сам говорил о себе), он постарался превратить это свое скромное и неоперившееся тогда еще учреждение в источник всех возможных земных благ, организовав в нем даже какое-то специальное конструкторское бюро, которое сам же и возглавил. Это спасло его от необходимости писать диссертацию, к чему способен он был мало, дало крупные прибавки к зарплате, в последние годы зарубежные поездки - когда учреждение его расцвело и расширилось, - а также спокойный ежевечерний досуг. Жена его тоже была им как будто довольна.
Сплетни о светиной семье Кису приходилось слышать от старших не раз, чуть ли даже не с детства. Время от времени они возникали в Городке с тех пор, как светина мама вышла замуж, и, сквозь напускной туман слов (форма общественной вежливости), были все же ясней, чем слухи о самой Свете в классе. Кис, впрочем, всегда относился равнодушно как к тем, так и к другим - может быть из-за своего общего равнодушия к людям, - но теперь вдруг нечто из того, что он слышал раньше, смутно припомнилось ему. Пройдя вместе со всеми в гостиную и остановясь под сумрачной тяжеловесной люстрой, очень дорогой и очень некрасивой, мертво отблескивавшей гирляндами хрустальных бус, Кис вместо того, чтобы избавиться от своей свечи (все ставили свечи на круглый серебряный поднос на столе возле горки с печеньями и потом рассаживались в кресла и на диван), поднял ее высоко, словно во мраке, задев по дороге рукой вздрогнувший хрустальный подвесок. Между тем от чужих огней в гостиной и так все хорошо было видно. Но Кис не сознавал этого. Странные мысли столпились в голове его. "То, что происходит со мной сейчас, сегодня, этого не должно было быть, - думал Кис. - Теперь со мной что-то сделали, и я сам не свой. Что же это? Ведь мне стали противны все эти девки... И Маша... Да: я хотел умереть, - прибавил он вдруг. - И, кажется, не совсем спасся. - Это выговорилось очень отчетливо в его уме, и он даже сморщил лоб, желая дольше удержать в себе обстояние этой мысли. - Что я тут жду? надо бы уйти, продолжал он думать. - Свобода, которая не по Гегелю... а, это я говорил сегодня Гаспарову... Совсем уйти. Господи! Еще Светка со своей квартирой. Причем тут Светка?" Машинально он огляделся. Свечи за его спиной горели высоким пламенем, тени вокруг были сумрачны и нечетки, и в этой угрюмой мгле Кис понял, что прежняя его тоска вновь подкрадывается к нему: ему теснило что-то в груди выше солнечного сплетения.