Песочные часы

…Двое крутят веревку, остальные по очереди вбегают и, отпрыгав свое, выбегают и снова становятся в быстро двигающуюся очередь. Особенно ловкие умеют вбегать в тот же виток веревки, из которого выбежал предыдущий прыгун. У меня это редко получается. Я жду, пока веревка прокрутится вхолостую два или три раза, а потом вбегаю. Зацепившие веревку — «вылетают». Иногда водящие нарочно поддергивают, чтобы поскорее все вылетели и начался новый кон, в котором они бы прыгали, а не водили. Последний из оставшихся прыгунов должен отводить за всех — прыгнуть десять раз в обычном темпе и десять раз в очень быстром и не зацепить веревку, что удается далеко не всем. Это называется десять «холодных» и десять «горячих».

…Стучишь мячиком об стенку — три раза открытыми ладонями пальцами вверх, потом пальцами вниз, потом кончиками пальцев, кулачками, головкой, правой коленкой, левой коленкой, через ножку, через спинку — это называется «в трёшки».

…Раз, два, три, четыре, пять,
Я иду искать,
Кто не спрятался —
Я не виновата!

Стоишь, притаившись, за углом гаража, или за стволом дерева, или за дверью подъезда, а тот, кто водит, зорко всматривается, заглядывает за все углы, вот-вот увидит тебя и «застукает». Ты задерживаешь дыхание, у тебя сердце колотится… Сейчас найдет! И вдруг — о, радость! — кто-то с другой стороны двора выскакивает неожиданно из своего тайника и несется наперегонки с водящим к условному месту у дерева или у стены и стучит победным стуком: «Палочка-выручалочка, выручи меня!»

Мне больше всего нравятся игры, не требующие особой беготни и увертливости. Я люблю — в «классики», в «испорченный телефон», в «кольцо-кольцо, ко мне», в «барыня прислала сто рублей», а особенно — в «море волнуется». В этой игре я люблю водить. Все становятся в нарисованные круги — «домики», и каждый сообщает мне на ухо придуманное слово. Слова далеки друг от друга по смыслу, но я должна соединить их так, чтобы получился связный рассказ. И я начинаю сочинять этот рассказ, по очереди вплетая в него каждое из названных слов. Те, кого я назвала, выходят из своих «домиков» и идут за мной, и вот я уже веду по двору длинную цепочку, вывожу ее через подворотню на улицу или через черный ход четвертого подъезда на задний двор, плетя и плетя сюжет, и вдруг в самом неожиданном месте — и в этом самый смак игры — произношу: «Море волнуется!» И все кидаются к своим домикам. Кто не успеет занять домик — тому водить. Все признают, что я лучше всех в этой игре вожу. Рапопорт говорит: «Лучше массисихи никто не водит!» Приятно быть в чем-то лучше всех.

Дора, дора, дора, дора,
Мы в саду поймали вора,
Стали думать и гадать,
Как нам вора наказать.
Мы связали руки-ноги
И пустили по дороге.
Вор шел, шел, шел
И корзиночку нашел.
В этой маленькой корзине
Есть помада и духи,
Ленты, кружева, резинки,
Что угодно для души.

Эта считалка напоминает витрины арбатских магазинов: того, где продаются пуговицы, или другого, где сушки сложены в форме плетеной корзинки, в которой лежат калачи и плюшки.

Ехал мужик по дороге,
Сломал колесо на пороге,
Сколько гвоздей, говори поскорей,
Не за-ду-мы-вай-ся!

Этот мужик похож на шофера Сергея Георгиевича, «Сёича», коренастого, почти квадратного, в коричневом, кожаном, в белых трещинках от старости, длинном пальто. Он водил и постоянно чинил во дворе подержанный черный «хорьх» Рубена Николаевича Симонова, единственного в те времена в нашем доме машиновладельца. А зачем для починки колеса нужны гвозди — это неважно, важен ритм и то, что соблюдён закон считалки: можно назвать цифру — отпасовать и снова с волнением ждать, на кого она упадет. А потом: «Раз, два, три! Кто играет, тот беги!» — и все разбегаются по двору, а тот, кто водит, должен кого-нибудь осалить. Но попробуй, увернись от стремительных мальчишек! Зато можно крикнуть: «За одним не гонка, он не пятитонка!» или произнести магическое «Чур-чура!» — и стать на некоторое время вне игры.

Ходи в петлю, ходи в рай,
Ходи в дедушкин сарай,
Там и пиво, там и мёд,
Там и бабушка живет.
Первый раз прощается,
Второй воспрещается,
А на третий навсегда
Закрываем ворота!