Для своих скандалов мама выбирает время, когда папы нет дома, чтобы не мешать его работе. Папина работа — это святое. «Тише! Папа работает!» Впрочем, иногда и папе достается грома и молнии, после чего следует несколько дней «принципиального» молчания, тоже мучительного. Попытки прервать это молчание раньше срока бесполезны и даже опасны — тонкая кожица налаживающихся отношений может прорваться новым обвальным шквалом. Поэтому все ходят с напряженными лицами и разговаривают тихими голосами, чтобы не вызвать взрыва.
Потом обида изживает себя, мама пылко прижимает меня к себе:
— Боже мой, как я тебя люблю! Птичка моя, солнышко мое, всё мое! Ну иди ко мне, ну сядь, ну скажи: ты больше не будешь меня огорчать? Не будешь?!
Наступает счастливый период покоя — вплоть до новой вспышки, которая накатывает с неизбежностью, и погасить ее нельзя никакой логикой, никакими оправданиями.
Я — юный пионер!
В третьем классе, в апреле, ко дню рождения Ленина, весь наш третий «А» приняли в пионеры. Вера Михайловна перед этим пугала нас, грозилась, что такую-то и такую-то не примут из-за плохих отметок и плохого поведения, но к торжественному дню всем двойки исправила, чтобы никому не портить праздник.
Принимали нас в Историческом музее на Красной площади, в отделе, посвященном Владимиру Ильичу Ленину. Там на одном из стендов висело черное, неказистое пальто Владимира Ильича с дыркой на рукаве от пули злодейки Фанни Каплан.
Кроме Веры Михайловны, нас сопровождали школьная пионервожатая Анечка и три большие девочки — пионерки из пятого или даже шестого класса, очень гордые оказанным им доверием.
Нас поставили шеренгой напротив исторического пальто, и мы произнесли торжественное обещание, которое заранее выучили наизусть:
«Я, юный пионер Союза Советских Социалистических республик, перед лицом своих товарищей обещаю, что буду твердо стоять за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма. Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины».
Пионервожатая Анечка на всякий случай нам подсказывала, и мы вслед за ней хором повторяли фразу за фразой.
— К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы! — закончила Анечка.
И мы хором ответили:
— Всегда готовы!
После этого большие девочки — две с флангов, а одна с середины — начали повязывать нам красные галстуки, обращаясь к каждой:
— Будь готова!
А та отвечала:
— Всегда готова!
И отдавала салют.
Потом Анечка всех нас поздравила со вступлением в пионеры и объяснила, что три конца галстука, скрепленные узлом на груди, символизируют неразрывный союз пионеров, комсомольцев и коммунистов.
Одна из старших девочек с чувством прочитала стихотворение поэта Степана Щипачева:
Это было так торжественно! Хотелось поскорее пролить свою юную кровь за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма!
С этим радостным чувством, нарочно выпустив галстук из-под пальто, чтобы все видели, что я теперь не кто-нибудь, а пионерка, я вошла во двор, где Горюнов с Рапопортом резались в ножички. Горюнов увидел мой галстук и сказал:
— A-а! Будь готов — всегда готов бить кротов, гонять котов!
— Дурак! — гордо ответила я.
Даже не обиделась.
Мишкино ружье
Мишке Горюнову подарили на день рождения ружье. Оно стреляло маленькими пульками, похожими на остро отточенные обломки грифеля. Мишка вынес ружье во двор и сказал, что он всем даст разочек пальнуть. Мы стреляли по очереди в ствол клена с прикнопленным листком бумаги, с десяти шагов. Из девочек попала только Аня, а мы с Валей и Наташкой промахнулись. Потом ружье взял Мишка Рапопорт. Перед этим он издевался над нами, говорил, что мы стреляем «на кого бог пошлет», что у нас руки дрожат и в глазах двоится. Мы поэтому стали хором бормотать: «Колдуй баба, колдуй дед, заколдованный билет!..» — чтобы Мишка промазал. Он долго целился, закрыв один глаз и высунув язык. Выстрелил — мимо!
— Ага! — закричали мы. — А сам-то! А сам-то!
— Потому что вы колдовали! — заявил Мишка.
Он перезарядил ружье и прицелился в стайку воробьев около забора. Выстрелил, почти не целясь. Воробьи взлетели, а один остался на земле. Он подскакивал и трепыхал крылышками.
— Есть! Попал!
Мы наперегонки бросились к воробью.
Горюнов сказал:
— Это ты случайно попал.
— Завидно, да? — ответил Рапопорт.
Ясно, Горюнов завидовал. Он отобрал у Мишки свое ружье и стал высматривать — нет ли еще где-нибудь воробьев. Но больше не было. А мы, девочки, прониклись к Мишке уважением. Ведь почти не целился! Вот это глазомер.