Песочные часы

Норн вернулся быстро, сразу кинулся ко мне с расспросами и, заметив, как я скривилась, снова почувствовав этот мерзкий запах, замер, пристально уставившись мне в лицо. Потом решительно шагнул, положил руку на живот и начал поглаживать.

— Мне кажется, Лей не нравятся духи, — подала голос госпожа, любезно массируя мне спину. Вспомнила, каковой ей самой было в своё время. — И мне кажется, что не следует касаться беременной женщины после того, где вы были.

Хозяин сначала нахмурился, но потом встал и молча вышел. За то время, что он отсутствовал, меня аккуратно довели до комнаты и уложили в постель.

Боль не повторялась, но я всё ещё беспокоилась.

Норн вернулся в свежей рубашке, с каплями воды на лице и шее — даже умылся. Зато теперь я ощущала только запах мыла.

Он присел рядом со мной на кровать, принялся успокаивать, а потом недоумённо перевёл взгляд на супругу:

— Но ей же рано…

Действительно, рано, что подтвердил и врач, сообщивший, что никаких схваток у меня не было, и объяснивших, как их распознать.

Что произошло? Просто ложная тревога.

В середине марта во мне проснулась тяга к чистоте. Выпрашивая у служанок тряпку, я обтирала мебель, смахивала пыль, переставляла мелкие вещи.

Настроение улучшилось, мучившие меня страхи отступили, даже отражение в зеркале не казалось уже таким уродливым. И животик мне нравился. Только ходить с ним тяжело. И дышать. И не наклонишься…

Словом, я перестала волноваться, даже не считала дни, отделявшие меня от рождения малыша, когда он сам напомнил о себе. Двадцать третьего марта.

Когда всё началось, я расставляла флакончики по полкам в ванной госпожи и сначала даже не обратила внимания на приступ резкой боли — такие периодически у меня случались в последние недели. По словам врача, они были естественны.

Переждала острый момент, немного посидела и продолжила заниматься повседневными делами. Но примерно через час боль повторилась, на этот раз сильнее.

Забеспокоилась я, когда меня согнуло в третий раз, а бельё намокло, будто у младенца.

Попросив Фей скрыть последствия моего конфуза, я пошла переодеться, но, разумеется, у самой ничего не вышло, пришлось звать на помощь. И сжимать зубы от очередного мучительного приступа. Четвёртого.

Выслушав мой сбивчивый рассказ, госпожа немедленно послала за врачом и акушеркой, той же самой, что принимала норину Ангелину, и приказала переодеть меня в ночную рубашку. Только тогда я поняла, что рожаю. И запаниковала, потому что оказалась совершенно к этому не готова.

Вспомнились роды норины Мирабель, её стоны — скоро и я буду так же кричать.

Шоан, как же мне страшно! А вдруг я не смогу, я же не знаю, как надо. Вдруг ребёнок не родится и умрёт? Вдруг я как-то наврежу ему?

Приехал хозяин, сменил у моей постели супругу. Переживал жутко, но, что сказать, не знал, просто сжимал руку, когда меня снова сводила судорогой боль.

Осмотрев меня, врач сказал, что до самих родов ещё долго, и, оставив вместо себя акушерку, отправился домой обедать.

Меня тоже через силу накормили бульоном — больше ничего желудок не принимал.

Время тянулось медленно, время от времени прорезаемое болью. Схватки, застигая врасплох, заставляли тихо вскрикивать. Я старалась сдерживаться, кусала губы, потому что видела реакцию норна — взволнованный взгляд, испуг, сочувствие и досада. Насколько я понимала, на себя, за бессилие мне помочь, потому что это проскальзывало, когда он отворачивался.

Когда я начала тихо взвизгивать, он не выдержал и ушёл.

До ужина так ничего и не произошло, если не считать того, что схватки участились.

Вернулся врач, посмотрел, сказал, что скоро, в течение часа должно всё начаться. И оно началось…

Как и что было, я не помнила, память сохранила только истошные стоны какого-то существа, наверное, меня, скрюченные от боли пальцы, потное влажное тело, переставшее быть моим и превратившийся в один сгусток боли, и доносившиеся словно издалека слова акушерки: 'Тужься, тужься, милая! И дыши, как собачка'. Я так и дышала, потому что иначе не могла. Казалось, я никак не могла.

Я не знаю, сколько это длилось: потеряла счёт времени, а портьеры в комнате были задёрнуты, но, наконец, внезапно, сквозь пелену полусознательного состояния, ощутила, что мой живот пуст, а боль ослабила хватку, убрав клыки от горла растерзанной жертвы.

И в этот миг раздался крик младенца.

Я вдруг ощутила себя такой счастливой, что окружавшая меня пелена дрогнула, позволив проникнуть в сознание звукам, образам, запахам.

Усталость, облегчение, предвкушение и нетерпение — вот что я чувствовала в те несколько минут, пока моего малыша вводили в мир.

Акушерка показала мне его уже отмытого, но всё ещё кричащего ребёнка:

— Поздравляю, отмучалась. Крепкий родился, большой, поэтому так тяжёло было. Вырастет сильным, маме на радость.

— Это мальчик? — облизав сухие губы, хрипло спросила я.

— Мальчик, — улыбнувшись, подтвердила она и, положив сына мне на живот, вышла, чтобы позвать норна.