Она смотрела на Большую Медведицу. Улыбалась. Увлекшись мелькающими в сознании образами, не смогла избавиться от искушения, а может, и не захотела, заговорила вслух, словно рассказывая самой себе:
– …Наша с тобой звезда!.. Во-он та, последняя в ручке «ковша». Ты называл ее Бенетнаш. Иногда – Алькаид. Третья по яркости звезда Большой Медведицы.
Говорил, что ей одиноко одной с краю – вот ты и выбрал ее себе в подруги… Вы долго были одинокими странниками во Вселенной. Она в космической, ты – в цирковой… Много раз мне рассказывал, как ночами смотрел в небо, и вы вместе грустили. И мечтали… Мне эту звезду подарил, когда мы встретились. Ты с придыханием и явным удовольствием произносил на арабском: «Бенетнаш!» С улыбкой, разбивая на два слова: «Бенет наш… Наш! И ничей другой…» Переводил это как «предводитель плакальщиц». Шутил: «Если бросишь меня…»
Предводитель плакальщиц… Ты угадал свою судьбу…
Серафима включила настольную лампу. Достала из ящика письменного стола тщательно спрятанные от посторонних глаз листки ученической тетради. То были письма Пашки. Она их берегла долгие годы. Чуть поблекшие чернила являли собой твердый мужской почерк и слегка наклоненные строки, словно буквы рвались вперед, стремились спеша сообщить что-то важное, ускользающее, как уходящее время, как чувства и любовь.
– Это ты прислал мне тогда… После того как…
Ты писал хорошие стихи. Почти профессиональные. Помнится, написал грустную песню. Напевал мне ее по телефону. Даже мотив помню. Ты угадал тогда все, даже день своего ухода. Напророчил…