Песочные часы<br />(Повесть)

— Впредь мы будем больше разговаривать друг с другом, — сказал Эгле. — Человек может страдать из-за того, что не все высказал. И если один… уходит, и во всем есть ясность, не осталось недомолвок, то второму легче…

— Никто не уйдет! — перебила его Герта.

— Да, да. Я же знаю, что сегодня мы и живы и здоровы. По сути дела, человек бессмертен. Я думал над этим. Он — часть великой Жизни…

— Что-то очень уж мудрено. Лучше полежим, помечтаем. Представим, что сейчас поделывает наш мальчик.

— Вот-вот! Янелис — прямейшее доказательство нашего с тобой бессмертия.

— Интересно, он тоже думает о нас? — гадала Герта.

— Нет, его задача думать дальше, так сказать, с упреждением на одно поколение, — улыбнулся Эгле. — Он думает о своей девушке. И тут, к сожалению, нам возразить нечего.

— Но мы же его родители!

— А разве мы, в свое время, спрашивали у кого-нибудь разрешения на любовь?

— Да-a. Я уже начинаю забывать об этом. Это признак старости, — вздохнула Герта и потянулась за зеркальцем.

Эгле сделал несколько движений кистями рук и вспомнил, что часто видел, как то же самое проделывают больные, вынужденные подолгу лежать без движения. За месяц даже руки кузнеца, в которые въелись масло, сажа и железо, становятся белыми. Тогда, наверно, хватает времени присмотреться к своим рукам, вспомнить о происхождении каждого шрама. А уж за целую жизнь хоть один шрам да появляется у каждого, кто не был белоручкой. И у малыша, тайком схватившего нож, чтобы вырезать крылья для ветряка, и не поверившего, что нож кусается, и у старого лесовика, который хотя и знает, что топор остер, однако нет-нет да и заденет им по живому. Руки — они часть биографии человека.

Янелис ехал в троллейбусе и все еще мял в руке листья. Его грудь распирало от прилива энергии и сил, словно лед на Дзелве перед весенним половодьем.

Операция прошла удачно. Опасность, нависшая было над отцом, миновала. Вчера он, Янелис, со своей девушкой был в кино. Когда актеры на экране соединяли уста в долгом поцелуе, Янелис с гордостью думал о том, что каждому из них больше, чем шестнадцать лет, и они имеют право видеть, как в фильме герои целуются. В такие моменты их лбы морщились и на лицах появлялась почти укоризна, но когда Янелис провожал девушку домой, то они тоже целовались, если поблизости никого не было. И у дома девушки он вырвал цветущий подсолнух вместе с длинным, словно палка, черенком, и преподнес ей.

Сегодня Янелис вдруг почувствовал, что должен совершить такое, что послужило бы для отца вознаграждением за страдания. Янелису вспомнились отцовские слова, когда у них зашел разговор о работе, и он решил сейчас же, немедленно поступить на работу. Да и почему бы ему не работать? Он не слабее, а то и посильнее других ребят, которые кончили школу. Ни один из них столько не занимался гантелями, сколько он. Прилежно, регулярно, по таблицам. Правда, тетка ворчала: «Вместо железных колотушек лучше бы топор взял да для школы дров наколол». Но она старая и не понимает, что такое физкультура. И, кроме того, топором не треснуть себя по ноге, так что школьникам этой работы не поручают.

Приехав на автобусе в Аргале, Янелис сошел у мелиоративной станции. Некоторое время он стоял один в нерешительности, но вот неожиданно увидел девушку. Она была в синем рабочем халате, потому что шла с огородов. В руке сетка с пучками молодой моркови. Остановилась, помахала сеткой и вдруг покраснела, — вспомнила, как вчера они целовались после кино. Днем все выглядит по-другому. Может, она краснела и вчера, только ведь в темноте незаметно. Теперь оба стояли в тени аллеи и зеленого навеса автобусной остановки, и перед ними, словно река, пролегало широкое шоссе. Широкое, серо-белое под ярким солнцем, со щербинами от тракторных гусениц.

— Поступаю на работу, — сказал Янелис, глядя на девушку. Ему было неизвестно, как она отреагирует на его заявление — до сих пор им не случалось говорить об этом. Девушка знала лишь то, что Янелис никогда не работал. Теперь ему почему-то хотелось объяснить ей, что работать он пойдет не ради заработка, а для того, чтобы сделать приятное больному отцу.

Но девушка только помахала сеткой с морковью.

— Будешь у нас в Аргале работать, да?

— Хочу вон там, — кивнул Янелис на железные ворота рядом с бывшей корчмой на противоположной стороне шоссе.

— Это хорошо. Значит, мы оба будем работать здесь, в Аргале.

Ей все было ясно. От этих ее слов Янелис ощутил радостную уверенность, хотя и не имел представления о том, что значит работать и что именно он будет делать. От одного ее тона он уже почувствовал себя не в клетчатой ковбойке, вельветовых брючках и сандалетах из ремешков, а в замасленном комбинезоне и резиновых сапогах или же, наоборот, — раздетым до пояса, как те мужчины в мастерской. А без рубахи тоже ничего — все увидят, какие у него мускулы. Каждый словно горбатая мышка бегает под кожей. Потом он еще организует баскетбольную команду. Поскольку лучше его никто играть не сможет, то он и будет капитаном команды.

— Пойду устраиваться, — сказал Янелис и направился к железным воротам.

— Я подожду тебя.