Песочные часы Невидимки

Разбудил меня звонок Маши. Услышав ее бодрый голос, я мгновенно проснулась. Саши уже не было дома, поэтому завтрак в постель подать мне было некому. Вздохнув, я решила не тратить время на еду. К тому же небольшое голодание мне не повредит. Наскоро умывшись, я выбежала из дома, и через полчаса мы с Машей уже стояли перед мрачным главным входом в наш университет.

Маша была одета более чем скромно. Впервые я видела подругу не на высоченных шпильках, не в мини или в джинсах «в облипку». Скромная длинная юбка, длинный серый плащ… И бледное, осунувшееся лицо с потемневшими глазами. Я вздохнула, взяла ее за руку, и мы вошли в здание.

По расписанию у психолога должна была быть лекция на третьем курсе. Мы поднялись на второй этаж, но указанная в графике занятий аудитория пустовала. Мы вышли в пустой коридор, покрутили головами – но все студенты, видимо, были на занятиях. Мы спустились, заглянули в деканат и поздоровались со знакомой лаборанткой.

– Андрей Викторович где сейчас, не знаете? – невинным тоном спросила Маша.

– Студенты говорят, не пришел он, – пожала плечами девушка. – Может, заболел.

– А разве он не должен был позвонить, предупредить заранее? – удивилась я.

– Да должен, конечно, но всякое в жизни бывает, – философски пожала плечами молоденькая лаборантка. – Может, у него живот прихватило, и он с толчка слезть не может? Или вообще, в больницу его увезли.

Мы с Машей переглянулись. Однако как не вовремя! Наконец-то у нас возникли новые вопросы по делу, и надо же такому случиться – психолог оказался недоступен! Я позвонила ему на мобильный – как и следовало ожидать, он был выключен.

– Что нам делать? – Маша окончательно растерялась. – Надо ехать к нему, ломать двери?

– Ну вы даете! – удивилась лаборантка. – Какие нервные! Вчера он с утра был на лекциях и на здоровье вроде не жаловался. Да загулял, наверное – мужик все же.

– Тут станешь нервной, – криво усмехнулась Маша. – Ты знаешь, сколько девушек уже погибло? Вот так пропадали средь бела дня, и…

– Так наш Андрей Викторович на девушку не больно-то похож, – пожала плечами лаборантка. – Зря вы паникуете, честно! Найдется наш Фрейд, куда он денется?

Несолоно хлебавши мы с Машей вышли из деканата. Маша тут же позвонила Оскару. Он молча выслушал ее слегка истеричную речь и после небольшой паузы сказал, что опера подъедут к психологу вечером, после десяти. Раньше не смогут – официальное следствие ведется в другом направлении. Да, мы с Машей тоже можем присоединиться. Да, если психолог не ответит на звонок, его дверь сломают, с участковым Оскар договорится заранее. Маша слегка растерялась – насколько это законно? Психолог – не подозреваемый, о его исчезновении никто не заявлял, ордера на обыск у нас нет… «Семь бед – один ответ», – коротко ответил Оскар и отключился.

До вечера мы пили кофе в моей квартире, а около семи отправились домой к Олимпиаде. Тут нам повезло – ее мать оказалась дома. Судя по еще не распакованному огромному баулу, она приехала совсем недавно. Тем не менее она без возражений провела нас в единственную комнатку. Комнатка напоминала гербарий. Старая, словно застывшая во времени и пространстве послевоенная мебель: дубовый буфет и широкая деревянная тахта, покрытая ветхим, но чистым серым покрывалом. Такие же серые выцветшие занавески на небольшом окне. На стенах – старые черно-белые фотографии каких-то женщин и мужчин, одетых по моде шестидесятых годов. Выглядела мать Олимпиады намного старше своих лет. По паспорту ей было около пятидесяти, но на вид я дала бы ей все восемьдесят. Сгорбленная спина, старые, безжизненные глаза, глубокие скорбные складки вокруг губ, глухой тихий голос, абсолютно седые волосы, безжалостно стянутые в тугой пучок… Меня удивило, что она даже не спросила о цели нашего визита, лишь кивнула на два потертых плюшевых кресла и предложила чаю.

От чая мы отказались, и Маша решила брать быка за рога:

– Евдокия Афанасьевна, мы из прокуратуры. Вы писали заявление о пропаже вашей дочери. Скажите, где она сейчас?

Старуха дернулась, как от удара током. Ее спина выпрямилась, выцветшие глаза потемнели, губы затряслись.

– Зачем вам эта мерзавка?!

– Она жива?! – Маша от удивления растерялась, и я перехватила нить беседы:

– Вы знаете, где она сейчас?

– Не знаю и знать не хочу! – отрезала эта фурия. – Она сама выбрала свою судьбу. Значит, зря я ее берегла! Зря пылинки с нее сдувала, работала сутками, по две смены, по три… Я убивалась на работе, чтобы она училась. Училась чтобы, будь она проклята! Она даже посуду дома не мыла. Ей надо было лишь читать умные книжки! Ей надо было лишь закончить институт! Она меня предала, все было зря…

Старуха уже билась в истерике. Голос ее стал визгливым, руки затряслись, глаза сощурились и смотрели на меня с такой ненавистью, что мне стало страшно: вот возьмет эта чокнутая старуха – и задушит меня голыми руками. И Маша мне не поможет. Хорошо, что мы от чая отказались, а то напились бы крысиного яду…

Я резко поднялась, сделала Маше знак рукой, и мы попятились к входной двери. Но, дойдя почти до порога, я все же решила уточнить: