Песок и золото

Бисер

После долгой командировки хотелось домой, но я, поддавшись порыву, поехал на кладбище. По дороге взял крымский портвейн и костромской сыр. Проходя через ворота, подумал, что зря не купил хлеб. Все-таки странно есть сыр без хлеба. Хотя думать о сыре и хлебе сейчас еще странней. Ладно, это неважно.

Найти дорогу к Олесе оказалось не так уж просто. Летнее кладбище похоже на огород; зеленью пахнет сильнее, чем смертью. На узких дорожках все зацвело, не разберешь, где поворачивать. Я долго и бестолково ходил и в тот момент, когда подумал, что не найду ее никогда, понял, что уже на месте.

Сел на лужайке, стал открывать бутылку — у меня в связке ключей не очень удобный, но зато компактный брелок-штопор. Пришлось повозиться слегка, но открыл. Конечно, в общественных местах пить нельзя, но на кладбище негласно пить разрешается. Только надо скромно себя вести, раз выпил.

Могила была ухоженной — оградка покрашена, в пластмассовых вазах и искусственные, и живые цветы. Уже прошло десять лет, но кто-то из родственников за ней приглядывал. Мне стало интересно, кто. Рядом были совсем запущенные могилы — если судить по эпитафии, по соседству лежал мужчина, но фотография на плите почему-то женская. Я задумался, как это могло произойти, и уронил бутылку. Вино захлестало из горла резко, будто только этого и ждало. Пролилась почти четверть.

На олесином надгробии выгравировано ее лицо. Хотя в жизни у нее были совсем другие глаза и в особенности брови — не было у нее таких густых бровей, и сходство, можно сказать, сугубо формальное, но все же Олесю можно узнать. Это она, Олеся.

Я хотел достать сыр, но он куда-то пропал, хотя я точно помнил, что положил его в рюкзак. Какая-то мистика. Пришлось пить вино без закуски, а я ведь не завтракал. Наверняка теперь будет тошнить.

Говоря откровенно, меня интересовало, что положили в гроб. В смысле, что от нее осталось. Скоростной поезд сбил Олесю на полном ходу — она шла по шпалам в наушниках. Смерть нелепая и кошмарная, но такое случается довольно часто. Пока ехал в поезде (и тоже скоростном), я прочитал в газете, как на днях один дагестанский борец решил отжаться на шпалах. Поезда он не слышал, потому что тоже надел наушники. Ему отрубило кисти и голову. Я сразу вспомнил Олесю и решил, что надо скорее прийти сюда.

Мы с ней учились вместе с первого класса. Она была самой хрупкой — ручки и ножки ломкие, тоненькие, она даже не решалась выходить из класса на переменах — боялась, что ее собьют. И вечно она была в джинсах, тесных, обтягивающих, и было видно, что тельца у нее почти нет. Зато были глаза — большие, светло-голубые, кажется, а может, и серые, но главное, что очень пронзительные глаза. В моем понимании она была самой настоящей женщиной — нежной и маленькой, именно такими они все и должны быть.

Нас сразу же посадили вдвоем, на предпоследней парте. В первых классах я постоянно дрался и имел репутацию опасного сумасшедшего, и многие сторонились меня. Наверное, в тот краткосрочный период я был самым авторитетным в классе, но все кончилось в один день, когда я расплакался на уроке бисероплетения. Мне все не удавался браслет. Уже все закончили свой, а я не мог совладать с узором. Почему-то я принял эту ситуацию близко к сердцу — стало невыносимо горько из-за того, что я не мог смастерить какую-то бессмысленную штуковину. Мне в тот момент даже начало казаться, что я из тех детей с задержкой в развитии, которые по ошибке попали в нормальную школу.

Слезы градом потекли из глаз, и я растирал их кулаками.

— Умоляю тебя, не плачь. Тебе нельзя плакать, — наклонившись к самому уху, убеждала меня Олеся. Казалось, она переживала еще сильнее меня. — Сейчас, сейчас я все исправлю, я сделаю.

Быстрыми, ловкими пальцами она надевала бусины на нитки и успела сделать работу за нас двоих, но слезы уже заметили, и моя репутация пошатнулась.

Мы пробыли за одной партой недолго. Когда перешли в третий класс, нас рассадили, и мы редко общались.

Потом, как-то летом мы остались в Москве, играли в казаков-разбойников. Мы ползли по траве, и ее тельце, крохотное, но горячее, оказалось вдруг близко. Я коснулся его рукой, как будто случайно, но на самом деле почувствовал внезапный и острый интерес, которому не стал сопротивляться. Мне захотелось потрогать ее еще раз, за лодыжку, но она повернулась и слегка изумленно посмотрела прямо в глаза. Мне стало стыдно.

Уже в первый день нового учебного года самый ничтожный наш одноклассник, всеми чморимый Хомяк, отнял у нее портфель и убежал с ним на стадион за школу. Я побежал за ним и увидел, как он выбрасывает на беговую дорожку учебники и тетрадки и улыбается. У него был очень самодовольный вид, как будто он выиграл олимпиаду. Мне хотелось побить его на глазах у всей школы, но получилась негероическая возня — сразу ударить не вышло, он схватил меня за руки. Мы повалились в траву, все смеялись над нами, и репутация моя пала еще ниже со времен истории с бисером, приблизившись к самой нижайшей планке.