Пестель

Для Пестеля, за год до того получившего благодарность за образцовое состояние полка от самого императора, это был тяжелый удар. Близкий к полковнику в этот момент капитан Аркадий Майборода расскажет на следствии, что история с приказом Сабанеева вызвала у Пестеля приступ раздражения и гнева. «Это не что иное означает, как натяжку; они хотят, чтобы я оставил полк, но им не удастся» — так, по словам Майбороды, Пестель комментировал приказ. Самолюбие руководителя Южного общества могло быть отчасти успокоено лишь тем, что еще хуже, по мнению Сабанеева, обстояло дело в Украинском пехотном полку, которым командовал Иван Бурцов.

И Пестеля, и Юшневского в 1824 году спасло скорое возвращение главнокомандующего из отпуска. Однако через месяц после своего возвращения главнокомандующий получил от Дибича бумагу о том, что «его императорское величество изволил заметить большое упущение со стороны интендантства 2-й армии, коего действия вообще по сей операции нимало не доказывают того усердия, коим оно обязано долгом службы и сбережению государственных интересов, за что следовало бы генерал-интенданта, 4-го класса Юшневского, подвергнуть строгой ответственности и взысканию; но его величество, по снисхождению к отличной рекомендации вашего сиятельства о прежней его службе, высочайше повелеть соизволит: сделать ему, Юшневскому, на сей раз выговор, и что его величество изволит оставаться в твердой надежде, что впредь подобных упущений и беспорядков во вред казне по интендантству, ему вверенному, не случится».

* * *

Практически весь 1824 год в тульчинском штабе отсутствовал и оправданный царем генерал Киселев. Отправившись в отпуск, начальник штаба побывал в Петербурге, где лично объяснился с императором, потом уехал за границу. Вернулся он на несколько месяцев позже главнокомандующего — и это время «генеральская оппозиция» использовала для того, чтобы еще раз попытаться сместить его.

Когда в декабре 1824 года Киселев вернулся в Тульчин, он обнаружил, что Витгенштейн серьезно гневается на него. Причину этого гнева начальник штаба быстро установил и сообщал в письме Дибичу: «Главнокомандующий мне сообщил, что во время моего отсутствия его старались убедить, что расследования генерала Сабанеева об интендантстве 2 армии возбуждены вследствие принесенных мною жалоб императору в последнюю мою поездку в столицу».

Иными словами, главнокомандующего уверили в том, что Киселев, пытаясь ослабить позиции Юшневского в штабе, донес на него императору. Получалось, что Юшневский стал жертвой несправедливого доноса. Доносчиков же в своем штабе Витгенштейн ненавидел — и, как показало дело Стааля, всеми силами старался удалить их.

«Эти обвинения, — писал Киселев Дибичу, — не подействовали бы на меня, если бы я не боялся, что недоброжелатели, пользуясь моим молчанием, с жаром стараются утвердить их в мыслях главнокомандующего. Потому считаю долгом открыто объявить, что император не имел со мною разговоров о хозяйстве армии». Киселев не желал «оставлять этой грязной сплетни в неопределенности» и требовал от Дибича «свидетельства» в собственной невиновности. Дибич вскоре прислал требуемое «свидетельство» — написал Витгенштейну, что Киселев к истории с Юшневским не имел никакого отношения.

«Главнокомандующий поймет грязную интригу лиц, чувствующих себя неловко в моем присутствии; но мое обращение с ними не изменится, пока я буду служить родине и государю», — утверждал Киселев в благодарственном письме Дибичу. Начальнику штаба опять удалось победить своих «недоброжелателей». Киселев явно был в фаворе у высших военных властей и императора, и бороться с ним за власть над армией стало занятием абсолютно бесперспективным. Последствия этой интриги оказались более чем плачевными и для генерал-интенданта, и для Пестеля: их отношения с Киселевым из взаимной неприязни переросли в открытый и острый конфликт, погасить который было уже невозможно.

Конечно, декабристы могли не бояться преследований с его стороны. Начальник штаба понимал, что раскрытие штабного заговора будет чревато серьезными последствиями и для него самого. После смерти Александра I в его кабинете нашли записку, из которой следовало, что император считал Киселева «секретным миссионером» тайных обществ. Впоследствии начальника штаба привлекут к следствию по делу о заговоре, и ему с большим трудом удастся доказать свою невиновность.

Но в случае начала революции Киселев не стал бы помогать заговорщикам. Личная обида на «грязных интриганов» никогда не позволила бы честолюбивому генералу открыто принять их сторону. И поэтому, комментируя впоследствии на допросе свои отношения с начальством 2-й армии, Пестель будет утверждать: арест Киселева входил «яко подробность в общее начертание революции». Киселева, как и не знавшего о заговоре главнокомандующего Витгенштейна, предстояло в начале революции изолировать от войск. Это резко снижало шансы заговорщиков на успех, но другого выхода у Пестеля и его соратников просто не оставалось.